Вперед в прошлое!
Шрифт:
— Нехорошо, Анна. — Проговорил я. — Лучше тебя меня впустить, а то я подниму шум. Мы мирно поговорим, и я уйду.
Предполагая, что отец рассказал ей об украденном обрезе, я скинул ветровку и поднял руки.
— Видите, я безоружен. Открывайте.
В моем времени она схватила бы мобильный, быстренько набрала отца и предупредила об опасности, здесь же телефонная будка была на улице одна на всех.
— Да хватит уже. Вы что, ребенка испугались?
Скрежетнула цепочка, Лялина открыла дверь, и я обалдел. Это была очень молодая женщина в домашнем халате, в
— Я пройду, да?
В комнате было бедненько. Двуспальная кровать, шкаф, стол у окна. Фотография дочери на стене. И, куда ж без него, ковер. Само собой вырвалось:
— А как же вы… А Анжела?
— Живет в комнате напротив. — А вот голос у этой мыши теперь был не тихим, он стал сильным, напористым.
Не так она проста, как кажется. Простые в ментовке не работают.
— Даже чаю не предложите? — Я протопал в спальню и расселся на стуле, повертел в руках забытые отцовские часы. — Эти часы ему дарила мама на день рождения. Продала дедов кортик и купила часы. Вы верите в приметы?
— Нет, — ответила она, все так же стоя у двери.
— Часы, говорят, к расставанию, — пояснил я и понял, что с чаем погорячился: электрочайники еще не распространены, и, чтобы вскипятить воду, нужно идти на общую кухню. — Присядьте. Нужно поговорить.
Она плюхнулась на стул, уставилась на свои сцепленные пальцы.
— Вы его любите? — спросил я.
— Да, — ответила она все так же не глядя на меня.
— И он вас, надеюсь, тоже.
О, надо было видеть, как ее ошарашило «надеюсь»! Глазки-бусинки разом стали по пять копеек. Уже не мыша, а сова. Она-то думала, что я ее стыдить буду и истерики катать или того хуже, пристрелю из ворованного обреза.
— Так забирайте его и живите счастливо, раз у вас такая любовь, — сказал я. — Он сестру покалечил бы вчера, если бы я ее не отбил. Мы ему только мешаем, он нас ненавидит и жизни не дает.
— Не говори так! — вскинулась она. — Он вас любит!
О, какая обида в голосе! Похоже, папаша из тех, кто выставляет себя примерным отцом даже перед любовницами.
— Вот и забирайте его любовь себе, — проворчал я. — Жить у вас есть где. Жалеть нас не надо — выкарабкаемся.
— Он вас любит, — проговорила она с нажимом.
И тут перекосило — меня. Это ж каким дегенератом надо быть? Представилось, как он нас ей нахваливает и друзьям своим — смотрите, какой я молодец, и детки у меня золотые! А потом все недоумевают: такая семья образцовая, а дети — сволочи неблагодарные!
— Я вижу как. Надо было Наташу взять, чтобы продемонстрировать следы его любви. Сестра в рванье ходит, а он джинсы вашей дочери покупает. Она ведь — только ваша, да? Не совместная? На меня посмотрите. — Я раскинул руки. — У меня новых вещей года три не было. Короче. Идем к телефону, ты ему позвонишь
И опять сова, и сказать ей нечего. Я добавил:
— Кстати, это в твоих интересах. Будет решаться вопрос твоего личного счастья. Потому что пока он там, моей ноги в квартире не будет, а уж сестры — и подавно. Поняла?
— Ты мне не тыкай. — И снова сталь в голосе.
Забылся, тыкать стал, это для подростка она тетушка, а для меня настоящего — совсем девчонка. О, эта мышь даст папане прикурить! В полнолуние она, наверное, превращается в удава. Другая бы уже на ее месте тряслась, этой словно все фиолетово, спокойна как танк. Я поднялся и сыронизировал:
— Он же, наверное, ищет нас… Ой, то есть незарегистрированный ствол! С ног сбился, ночь не спал. Так успокойте его!
Я поднялся и зашагал к двери.
— Ну? Идемте звонить. Только копеек дайте, а то нету у меня.
Я протянул руку. Она вложила монетки уже в коридоре. Алкаш, который выпал из комнаты, так и сидел у стены, а из-за приоткрытой двери доносился женский бас:
— Коля! Ко-оля! Есть че-нить попить?
Я сбежал по лестнице. Удивительно, но номер соседки, бабы Вали, на который звонили и просили позвать нас, когда случалось что-то срочное, я помнил до сих пор. Набрал его и сказал:
— Добрый вечер, теть Валь, это Павлик Мартынов. Извините за беспокойство, позовите, пожалуйста отца.
— Павлик? Ну слава богу! — В голосе доброй бабули проскользнула искренняя радость. — Подожди, сейчас.
Послышались ее торопливые шаги и скрип петель. Конечно же все соседи знали, что случилось. Бабка Тонька, что под дверью подслушивала, видела Наташино разбитое лицо и уже всем, наверное, растрепала, как мент дочку убивал. Эта бабка с отцом все время собачилась. Да что с отцом — со всеми.
Аня Лялина, зябко поеживаясь, стояла рядом и молчала. В трубке затарахтело, и знакомым голосом проорали:
— Пашка, мать твою! Где ты шляешься? — Дальше отец прошипел: — Урод малолетний! Я тебе покажу, как…
— Хранить дома незарегистрированный ствол? — холодно проговорил я.
— Щенок, на родителя руку…
— Ша, родитель! — прикрикнул я, косясь на отвесившую челюсть Анечку. — Остынь и послушай. Ствол у меня. Пока у меня. А может быть в ментовке. А у Наташки мы сняли побои, вот, думаю, писать заявление или не писать. Помнится ты что-то про Таранова говорил, который на твое место метит и ждет, когда оступишься. Тяжкие телесные — отличный повод.
Отец шумно засопел, но больше не угрожал.
— Чего ты хочешь? — процедил он сквозь зубы.
— Хочу, чтобы ты законсервировал агрессию и приехал к Лялиной. Я здесь. Поговорим, спокойно все обсудим. Не бойся, она не в заложниках, мы просто беседовали. Па, я предупреждаю: руки распустишь, хуже будет. Я уже не тот щенок, которого можно безнаказанно пинать.
Хотелось ввернуть про жестокое обращение с животными, но я вовремя вспомнил, что в девяностые всем было пофиг.
— Еду, — сказал отец и положил трубку.