Вперед в прошлое!

25 июля 2025 г.

Кто только придумал эту пафосную чушь: «Оставь меня»?! Ни от одного раненого не слышал: «Пашка, брось меня, спасайся сам!» Потому что каждому человеку невыносимо хочется жить!

Вот прям как мне сейчас. И как контуженному Илюхе с раздробленной, перетянутой жгутом ногой, которого я волоку.

Пыль набивалась в ноздри, цементировала язык. Слюна пересохла, во рту была Сахара. Рюкзак, куда я сунул литрушку

Только собрался поднять голову, как над нами прошелестел снаряд, обдав нас волной рассекаемого воздуха. Бабахнуло. Я вжался в дернувшуюся землю, навалился на застонавшего Илюху. В башке зазвенело, и заложило уши. Рывок, еще рывок. До чего же тяжело! Возраст, мать его!

Силы иссякли, и я замер, упершись лбом в согнутую руку и слушая, как, заглушая стрекот далекой перестрелки, набатом в висках пульсирует кровь. Выберусь, буду бегать кроссы и из качалки не вылезу. Какой же я немощный! Да и вес лишний набрал.

Перекрывая трескотню выстрелов, хрустнула, дернувшись в нашу сторону, огромная сосна, наискось подрезанная осколком. Близость нелепой смерти придала мне сил, чтобы согнуть ногу и выбросить в сторону утяжеленное броней тело, а потом подтащить к себе Илюху. В последний раз хрястнув, разломился рассеченный ствол. Рухнул не на нас, а воткнулся в землю колом.

Жить! Никому я на хрен не нужен — а поди ж ты! Жить мне хочется. Илюхе тем более хочется, его младшей восемь, да Светка…

Ба-бах! Почва опять дернулась — как тело под ударом. Я упал, закрыв застонавшего Илью собой. Ляп-ляп-ляп — посыпались клочья земли.

— Держись, брат, — хрипнул я, высунул шлем из окопа, повертел им туда-сюда — снайпер не среагировал. — Давай я сейчас встану, а ты справа на меня обопрись и — на здоровую ногу. Оке? Тут до наших недолго осталось.

Я скрючился, вытряхнул землю из волос и подставил спину Илье, перехватил друга за корпус. Он прыгнул пару раз, и его колено подогнулось, он потряс головой, из носа и ушей хлынула кровь. Я выругался.

Пришлось схватить его под мышки и волочь из укрытия в укрытие.

— Че-то тихо, — прохрипел Илюха во время очередного привала. — Не к добру.

Я прислушался. Вдалеке забахали отлеты с наших позиций. Враг молчал. Враг будто собирался с силами для сокрушительного удара.

— Не к добру, — кивнул я, поволок друга в посадку, но положил, увидев возле воронки присыпанный землей труп.

Захрипела и смолкла рация на его поясе, я снял ее, отмечая, что диод, как и на моей разбитой, закрашен маркером — когда она работала, он очень ярко светил.

— Леший, как слышно? — донеслось сквозь помехи.

— Леший мертв. Говорит Зверобой, — откликнулся я.— Прием?

— Слышу тебя, Зверобой. На связи Батя.

— Батя, у меня трехсотый, нужна помощь!

Ответил

— Батя, что происходит? Враг отступает?

— Да, сворачивается. Зверобой, оставайся на месте, помощь выехала.

— Не к добру, — прошелестел Илья, закрывая глаза. — Что сворачиваются. Что-то тут не то.

По позвоночнику снизу и вверх растеклось холодящее душу дурное предчувствие. Я подобрал флягу, оброненную покойным Лешим, жадно припал к горлышку, хлебнул… Горло обжег спирт. Твою ж! Откашливаясь, я сел рядом с Илюхой, потрепал его за плечо.

— Брат, мы смогли. За нами уже едут.

Я упал на спину, раскинув руки. Доведенное до белого каленья светлое июльское небо. Ни облачка. Ни вороны, ни стрижа — вся живность разлетелась, вспугнутая перестрелкой, или сгинула.

Если слышишь пулю, значит, эта пуля не твоя. Я, конечно, сдохну, как и все. Но — не в этот раз. Пока — жить! Потрескавшиеся губы растянулись в улыбке. Жи-и-ить! Я еще отхлебнул из фляги — стало благостно и спокойно. И еще глоток. Понемногу отпускало.

Жить!

Минут через пять за нами приехал УАЗик. Выскочил длинный парень, неразборчиво представившись, нервно потряс мою руку. Метнулся к Илюхе, сквозь штаны всадил ему в бедро промедол. Вдвоем мы сперва положили труп Лешего в кузов. Илюху взяли под руки, поволокли туда же.

— Ты как, соседство с двухсотым переживешь? — спросил я. — Если посадить тебя спереди, там раненую ногу не…

Водила резко бросил Илью, запрокинул голову.

— Оппушки-воробушки! — И упал на землю, закрывая голову руками.

Все, что я заметил — расчертивший небо инверсионный след… Испугаться я не успел. Вспышка, выжигающая глаза, и…

Меня будто ударили под дых, подбросили над землей, бестелесного и легкого: смотри, мол! И я смотрел, не имея глаз, как красиво поднимается облако ядерного гриба, как деревья вспыхивают факелами и рассыпаются пеплом, как сметает взрывной волной дома заброшенной деревни, где базировались наши.

А потом раз — и темнота небытия, в которой плыл ласковый женский голос, успокаивал, уговаривал. Мама? Как я ни старался, как ни тянулся к нему, не мог уловить смысла — слова уворачивались, будто скользкие рыбины.

Все-таки, Пашка, тебя прихлопнули, причем именно в этот раз! Но если я подох, то почему еще мыслю?

Сперва я ощутил свое тело: оно было невероятно легким, только голова болела. А еще на мне будто бы кто-то сидел. Потом пришли запахи. Точнее один — запах весенней свежести. И наконец обрушились звуки: детские голоса, шелест шин и шум мотора. Зрение не возвращалось.

Я ослеп? То был не ядерный взрыв, и теперь я, обгоревший обрубок, в больничке? Но — стрижи, шелест шин, голоса. И меня кто-то оседлал — зачем?