Вперёд в прошлое
Шрифт:
Поездка во Вьетнам еще один раз могла повести меня по побочному варианту, который тоже мог стать последним. Мы уже были на юге, в непосредственной близости от пограничной параллели. Водитель выбрал какую-то объездную дорогу, пролегавшую между болотами. Светало. Надо было торопиться, чтобы добраться до какого-нибудь селения. И в этот момент над нами возник «фантом». Снизился, стал кружить. Водитель и охранник выскочили из машины и бросились куда-то бежать. «Фантом» покружил и, видимо, не найдя в нашей машине ничего интересного, удалился. Я сидел на переднем сиденье, утомленный Ткачев спал на заднем – мертвым сном. Вдруг справа и слева, словно призраки, стали появляться вьетнамцы явно партизанского вида. Кто с автоматом, кто с карабином, кто с дубиной...
«Кто эти люди?» – спросил я у охранника. «Партизаны, – ответил он легко и просто. – Они приняли вас за пленного американца. Партизаны очень часто не регистрируют его как пленного, а расстреливают. При этом начинают с промежности – если американец выживет, то чтобы от него никогда больше не было детей. Хорошо, что мы подоспели».
Я мысленно представил себе этот сюжетик из модного боевика, и мне стало совсем нехорошо – от друзей получить пулю во Вьетнаме, куда мечтал попасть, оставить сиротой шестимесячного Васю! Бр-ррр!..
Когда мы добрались до селения, я выпил две бутылки вьетнамской водки и, наплевав на все предрассудки, съел даже блюдо из собачки, обсосав на десерт лягушачью ножку...
На окраине полностью разрушенного города Фу-ли мы посетили батарею зенитных орудий, вернее, то, что осталось от батареи. Американские летчики уничтожили ее полностью. На обломке одного орудия я увидел штамп, говорящий о том, что орудие это – советского производства. И я спросил у охранника: «Это советские зенитки?» Он мгновенно заученно отчеканил: «Это помощь наших китайских братьев». Я указал ему на штамп. Он повторил: «Это помощь наших китайских братьев». Я понял, что дальнейшие поиски правды бессмысленны...
Город Фу-ли произвел на меня гнетущее впечатление. При свете мертвенно-белой луны стояли мертвенно-белые стены. Они стояли среди черных развалин. Казалось, что жизнь здесь была много веков назад. Казалось, что какие-то инопланетные пришельцы явились сюда, уничтожили жизнь и ушли. Но это не инопланетные существа. Это наша цивилизованная Земля. Это была борьба за право стать победителем...
Жабы и цикады, которые в мирных условиях создают даже подобие какого-то уюта возле человеческого жилья, теперь, оставшись в одиночестве, усиливали ощущение безжизненности и небытия...
...Многие сегодня проводят свое отпускное время на фоне сказочно прекрасной вьетнамской природы, не интересуясь историей этой многострадальной страны... А страна выжила, и неправдоподобная, декоративная, стереоскопичная природа тоже выжила. Облака нарочиты и причудливы. Голоса лягушек не уступают паровозным гудкам. А комары кусают через записную книжку в заднем кармане брюк...
Я возвращался домой тем же морским путем на современном в ту пору банановозе. Я дышал легко и свободно, превозмогая боль, причиной которой были два треснутых ребра – результат действия взрывной волны во время бомбежки. Я испытал прелести одиннадцатибалльного шторма в Японском море...
Я прилетел в Москву, я целыми днями таскал на руках своего Ваську.
Я повесил соломенную шляпу над его кроваткой. Я бодал его головой и с деланой угрозой произносил: «Май бай ми!»
Он хохотал по-младенчески от этого непонятного ему звукосочетания.
Он не знал, что «май бай ми!» по-вьетнамски означает «американский бомбардировщик!»...
Был в моей жизни удивительный семилетний период. Сентиментальный и смешной. Развлекательный и деловой.
При всей моей нелюбви к литературным штампам вынужден признать, что нельзя более точно определить этот период, нежели как период «надежд и разочарований». Я становился то «белым, как полотно», то «красным, как рак», «кровь била в моих висках». Суровые «желваки под скулами» сменялись «радостной безмятежной улыбкой». Полнейшее вчерашнее фиаско сегодня переходило в уверенность, что завтра я непременно буду победителем. Речь идет о периоде посещений в славное застойное время заведения, которое в сокращенном варианте скромно называлось ЦМИ – Центральный московский ипподром.
Какие-то эпизоды, извлеченные из морозильного отсека памяти, как я уже говорил, оттаивают, оживают и остаются свежими настолько, будто все это происходило вчера... Колокол. Затаенно загудел ипподром. Старт-машина отстала. Лошади пошли на первую четверть. Пройден первый поворот. Голос судьи-информатора по радио: «Бег повел номер второй Шаловливый под управлением мастера-наездника Тарабуева». Колоритный мужик с багровым угреватым лицом, размахивая авоськой с пустой бутылкой из-под пива, истошно орет: «Сбейся, тарабуевская морда!» У мужика прозвище Синьор Помидор. Никогда я не замечал, чтобы он на кого-то ставил. Но орал всегда. И если, допустим, при выходе на финишную прямую голос по радио сообщал, что «бег ведет Проблеск под управлением мастера-наездника Кочеткова», Синьор Помидор орал что есть мочи: «Сбейся, кочетковская морда!» Создавалось впечатление, будто Синьор Помидор страстно желал только одного – чтобы сбилась чья-нибудь морда...
До сих пор не могу понять, почему советская власть, предавшая анафеме все виды азартных игр от карт до бильярда, так благостно, сквозь пальцы взирала на Московский ипподром и другие ипподромы городского и областного значения. Ведь первое, что могло прийти в голову любому партийному идеологу, так это оставить сами конные состязания, но запретить людям делать ставки, то есть запретить тотализатор.
Назывались две основные причины. Говорили, что на выручку от ипподрома живет и содержится все коневодческое хозяйство Советского Союза. Но не думаю, что удельный вес лошади в экономике страны был столь велик, чтобы пойти на такие серьезные идеологические уступки. Называли и другую причину – более наивную, но вполне вероятную в авторитарном государстве: лошади были любимым детищем Семена Михайловича Буденного, кавалеристы которого сыграли великую роль в деле разгрома Белой гвардии во время Гражданской войны.
Впрочем, не будем копаться в причинах. Давайте просто смотреть фактам в глаза: в советское время официально существовали заведения, где два-три раза в неделю советские граждане и гражданки могли свободно выигрывать и проигрывать деньги. При этом никто их не укорял, никто за ними не следил, а если следил, то в высшей степени профессионально и искусно. И не было демагогических популистских заявлений хозяев страны с требованием закрыть ипподромы – мол, хватит грабить советский народ!..
В течение семи лет три раза в неделю я ездил на Беговую улицу, где размещался ипподром. Иногда заезжал за мной на своей машине мой друг Саша Ширвиндт. Машина у него была с незапамятных времен. Если про некоторых говорят, что они родились в рубашке, то про Ширвиндта можно было смело сказать: он родился в автомобиле. Мы брали билеты, как правило, на «сороковушку». Так назывался сектор с ценой входных билетов по 40 копеек. Еще был сектор двадцатикопеечный, который заполняли «маргиналы» – сомнительного вида люди с криминальной внешностью. На самом деле это был народ с ограниченным доходом. И был сектор восьмидесятикопеечный, представленный весьма зажиточными людьми, «цеховиками», торговцами и особой категорией, которая именовала себя «профессионалами». В нынешнее время эта ложа называлась бы VIP-ложей.