Впереди — Днепр!
Шрифт:
Давно не чувствовал он себя таким молодым и сильным, давно не испытывал такого спокойствия и душевного подъема. Дорога словно бежала ему навстречу, сокращая последние километры пути. Он легко поднялся в гору, тропинкой пробрался через кустарники недавно вырубленной рощи и, выйдя на опушку, остановился.
Внизу, по склону холма рассыпались знакомые домики деревни Дубки. В самой середине левой слободы, над свинцовой гладью пруда, поблескивала оконцами изба Наташи. В деревне было малолюдно, но во дворе Кругловых кто-то копошился. Присмотрясь внимательнее, Привезенцев понял, что это были или отец Наташи, или ее мать.
По письмам он знал, что Наташа работает на птичнике, в обветшалом сарае на самом берегу нового озера, плотину которого в прошлом году с таким жаром и вдохновением строил весь полк.
Стараясь держаться в тени, он напряженно всматривался вниз, но озеро и тот самый сарайчик около него закрывал пологий холм.
«Да что я таюсь, как мальчишка!» — рассердился Привезенцев, подхватил вещевой мешок, решив ни секунды не медлить и идти в деревню. Он уже двинулся, но черная повязка, закрывавшая пустоту правой глазницы, ослабла и сползла вниз. Он присел поправить ее и опять почувствовал, как безвольно расслабло все тело, нагоняя тревожные мысли.
«Зачем, зачем я иду? На что я ей нужен? У нее семья, дети, а я к чему? — беспокойно думал он, по привычке ругая самого себя. — Тоже нашелся жених одноглазый. Больше тридцати лет проторчал на свете, а ни кола, ни двора. Шинелишка, пара белья, и даже запасного обмундирования нет. Нате вам, приперся кандидат в мужья. Турнуть такого кандидата, чтобы мчал до станции и оглянуться не посмел. Она же красавица и умница, а ты-то, ты, забулдыга длинноносая, ни кожи, ни рожи, да и ума не ах как много. Вот выпить, коленце какое-нибудь выкинуть, вроде самому за «языком» лезть, это ты можешь».
Но кипучая, неуемная натура Привезенцева не выдержала столь сурового самобичевания.
— Что в самом деле, — закурив, проговорил он, — воевать так воевать. Если она не такая, как в письмах, то аллюр три креста, и поминай, как звали.
Он опять приладил вещевой мешок, стряхнул пыль с фуражки и вышел из кустов. Впереди от деревни к роще на взгорок тащилась одноконная подвода. Не желая никого видеть до встречи с Наташей, Привезенцев отошел за куст и, как опытный дозорный, взял под обстрел вихлястую дорогу. Серенькая лошаденка, видимо, не только забыла вкус овса, но и хорошим сеном не часто лакомилась. Опустив голову и сгорбясь, она с натугой тянула пустую телегу.
Позади, приотстав от повозки, так же, как и лошаденка, неторопливо шли две женщины в одинаковых цветастых платьях и белых платочках.
— Она, — узнал Привезенцев в одной из женщин Наташу и поспешно, словно спасаясь от опасности, отступил за второй куст, потом за третий, стараясь скрыться и не потерять из виду подъезжавшую подводу.
«Хватит в юнца играть!» — гневно прикрикнул он на самого себя, оправил гимнастерку, надвинул на самый лоб фуражку и походкой уверенного, безразличного ко всему человека двинулся навстречу повозке. Старался шагать твердо, грудью вперед, как на параде, с гордо поднятой головой, но под ноги попадали то кочки, то сурчиные норы, то какие-то выбоины, и он несколько раз споткнулся, но удержался, не упал, тут же принимая прежнюю независимую позу.
«Ну и дурак же ты, Федька Привезенцев», — беззлобно выругался он, представив самого себя со стороны и, бросив надоевший мешок, с веселым, сияющим лицом побежал к Наташе.
— Федя! —
— Я, Наташа, я, — прокричал он, уже не в силах сдерживать себя, и бросился к бежавшей навстречу ему Наташе.
— Федя, совсем приехал? — опомнясь от радости, прошептала Наташа.
— Совсем, совсем. На всю жизнь!
Когда Листратова положили в больницу, его заменил заведующий райзо, а хозяином райзо, за неимением других работников, остался Чивилихин. Он хорошо знал, что секретарь райкома партии не жалует тех, кто отсиживается в кабинетах и редко бывает в колхозах; поэтому неделями не появлялся в райзо, по нескольку раз в день звоня по телефону в райком и райисполком и обстоятельно докладывая, где он находится и что видит.
Чаще других колхозов наезжал Чивилихин в Дубки. С Гвоздовым сошлись они с первой встречи и, взаимно хитря и прикидываясь простачками, отлично понимали друг друга. Гвоздов всегда хлебосольно угощал Чивилихина, тот, всегда конфузясь, отнекивался и всегда или оставался ночевать или уезжал под сильным хмельком. Не оставался в долгу и Чивилихин. В районных сводках Дубки всегда стояли на первом месте. Раньше и больше других получил Гвоздов семенной ссуды яровой пшеницы, овса и гречи. За это на квартиру Чивилихина был доставлен освежеванный колхозный баран. При распределении машин МТС Чивилихин добился выделения Дубкам одного трактора на все лето. В благодарность Гвоздов лично отвез Чивилихину восемь мешков колхозной картошки и ведро капусты.
В этот приезд в Дубки Чивилихин настроен был особенно радужно. Доставленную Гвоздовым картошку удалось выгодно обменять на тонкое сукно и хромовую кожу, за которые знакомый делец из Тулы отвалил Чивилихину двадцать семь тысяч рублей. Теперь Чивилихин надеялся прихватить у Гвоздова еще хотя бы мешка три столь дефицитной в эту весну картошки.
— Как дела, Мироныч? — по обыкновению торопливо войдя в правление колхоза и ни на кого не глядя деловито спросил Чивилихин.
— Да помаленьку движемся, — почтительно ответил Гвоздов, — с парами неуправка только. Забарахлил тракторишко-то, четвертый день чихает, фыркает и ни с места.
— Ну это мы утрясем, — оглаживая ладонями длинное, с отвислым подбородком лицо, начальнически заверил Чивилихин. — В случае, ежели этот не наладится, перебросим трактор из какого-нибудь другого колхоза. А как у тебя с сенокосом?
— Да какой там сенокос! — отмахнулся Гвоздов. — Луга водой позатопило, а вика совсем плюгавенькая, и косить почти нечего.
— Да, плохо, плохо дело, — морща желтый лоб, проговорил Чивилихин. — Без корма скотинка останется. Туговато зимой придется.
— Какая у нас скотина: два десятка овец да четырнадцать лошадей.
— Слушай, Мироныч, — воровато оглядевшись по сторонам и убедясь, что в доме никого нет, склонился Чивилихин к Гвоздову. — Был я в лесничестве. Там у них на полянах трава в рост человека. Нигде эти поляны как сенокосные угодья не числятся. Я говорил с лесником. Хороший мужик, надежный. Посылай-ка ты своих косарей и брей подчистую. Копну себе, копну леснику. Ну, подбросишь ему пару мешков картошки, он просил. И ты с сенцом: и для колхоза, и для своего скота выгадаешь.
— Черт ее знает, скользкое это дело, — зачесал Гвоздов затылок. — Влипнуть можно.