Впервые. Записки ведущего конструктора

Ивановский Олег Генрихович

Режиссуру, сценарий этого дня, по-моему, никто специально не разрабатывал, не утверждал. Быть может, я и ошибаюсь. Быть может, был человек, который ведал порядком этого дня, как и дней предыдущих. Этим человеком мог быть только Сергей Павлович. Но это уже из области догадок, и сейчас нет желания наводить справки, ворошить воспоминания товарищей — участников тех апрельских дней — так ли это было? Не в том суть. Суть в том, что на космодроме в ту ночь, в то утро были будни. Деловые, строгие, но исторические будни. И люди, не отвлекаясь, делали свое дело — готовили к старту ракету с кораблем-спутником, с «Востоком». Необычность происшедшего пришла в сознание в тот же день, 12 апреля, но позже.

Расчет

верхнего мостика, как официально называлась наша группа, которой надлежало провести заключительные операции по подготовке корабля, по-моему, не отметил момента, когда кончилось 11 апреля и началось 12-е. Забот наверху, на сорокаметровой высоте, «на семи ветрах», хватало. Забот регламентированных, предусмотренных техническими документами. Но помимо строго предписанных обязанностей есть еще и не предписанные никем чувства…

Мы любили наш «Восток». Любили, как любят давно желанное, выстраданное, большим трудом созданное, достигнутое. Любили, как любят при неизбежном расставании, хотя и ненадолго, как перед дальней и нелегкой дорогой. И поэтому мы не хотели расставания. Чувствовали, знали, что с каждой минутой, с каждой секундой приближается этот миг. И всем существом стремились тянуть эти минуты и секунды. Это было где-то там — глубоко в сердце. А строгий регламент, чувство ответственности требовали точного соблюдения часов и минут графика.

Наш «Восток»… Детище наше… Необычное детище. Какому еще творению земному, несущему человека, живое человеческое сердце, предстояло сломать границы времени, взлететь утром, через полчаса вернуться во вчера, в ночь, промчаться через это вчера и, обогнув планету, выйти из тени Земли, во второй раз за сегодняшний день встретив восход Солнца?

Три часа ночи. На мостике холодно. Все проверки систем корабля проведены. Корабль ждет. Он здесь, рядом. Но его не видно, он закрыт обтекателем. Только в большом круглом окне — плотно прилегающий люк кабины. Сейчас он закрыт легким металлическим красным щитком. Настоящая крышка — тяжелая, теплозащитная, в полиэтиленовом чехле — стоит рядом, прислоненная к ограждающему верхний мостик бортику.

Сам этот мостик окружает носовую часть ракеты. Он состоит из двух половинок, каждая — на своей ферме обслуживания. Когда фермы сводятся, площадка обнимает ракету с двух сторон. При разводе она отходит от ракеты, и ее части медленно опускаются вместе с фермами, поворачиваясь у корня, на бетон козырька. У самого люка, внизу, две ступеньки приставной площадочки. С нее легче забираться в кабину…

Корабль ждет. Ни один прибор, ни один механизм сейчас не работает. Если приложить ухо к холодной стенке, ничего не услышишь. Все, что за красным щитком внутри кабины, знакомо до мелочей, до каждого болтика, каждого проводка, каждого прибора. Знакомо, как обстановка в давно обжитой комнате. Но как неудержимо хочется отодвинуть щиток и еще и еще раз всунуться внутрь кабины, еще и еще раз посмотреть, еще и еще раз потрогать…

Любили мы свой корабль. Не однолюбами ли мы были? Пожалуй, нет. Конечно, нет! В эти весенние дни 1961 года в наши сердца, в наше сознание вошло совершенно новое чувство — любовь к человеку. И не просто любовь. Каждый в своей жизни любил, каждый испытывал это чувство. Речь идет об общей любви к одному человеку, и не к какому-то особенному, великому, всеми почитаемому. Это была не любовь к Пушкину, Лермонтову, Толстому, даже к кому-то из великих современников — литературных героев или героев в жизни. Это была любовь к простому русскому парню, к Юрию, Юрику. Официально этого человека называли по фамилии, имени, отчеству. А для нас он не мог быть не кем иным, как Юрой, Юриком. Не всегда мы называли его так вслух, чаще — про себя.

Любовь эта была особенной.

Она не стала бы такой, если бы Юра продолжал оставаться летчиком. Но он вошел в нашу жизнь, в нашу работу. И мы, до сих пор по роду своей деятельности знавшие механизмы, приборы, двигатели — технику, пусть умную, но технику, мы, знавшие и любившие людей, создавших эту технику, поняли, что этот парень принес с собой новое, до сих пор не жившее в наших сердцах чувство. Любовь к человеку, которому будет подарена вся без остатка наша любовь к той технике, что создавалась для этого человека. Два чувства слились в одно. Им мы жили в эти весенние дни и ночи 1961 года.

Что ему предстояло совершить? Сесть в корабль, такой, как уже летавшие несколько раз? Выдержать давящие при взлете и при посадке перегрузки? Перенести вибрацию? Почувствовать впервые человеческим естеством, что такое неведомая ни одному из землян невесомость? Только ли это? Да, и это. Но ему предстояло и нечто иное, гораздо большее. Ему предстояло осуществить мечту. Мечту всей жизни многих людей. Мечту Королева. Ему предстояло осуществить надежды сотен, тысяч его современников, создавших невиданное — космический корабль, сделавших сложнейшие баллистические расчеты броска в космическое пространство. Ему предстояло оправдать надежды своих учителей, наставников, ученых, товарищей-летчиков, готовившихся вместе с ним к невиданным полетам.

За всеми живыми современниками незримо стояли их предки. Те, кто предсказывал возможность полета в космос за много лет и веков до этого апрельского утра. Те, кого осмеивали, отлучали от церкви, пытали, заключали в тюрьмы, жгли на кострах… Архимед, Леонардо да Винчи, Николай Коперник, Джордано Бруно, Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Альберт Эйнштейн, Константин Эдуардович Циолковский… Это их жизни, свет их умов и сердец озаряли сегодня парня со Смоленщины.

Думал ли Юрий в это утро о страшном 1941 годе, когда здоровенный фашист, хохоча и издеваясь, хотел повесить его младшего братишку Борьку? Думал ли об испытаниях, доставшихся на долю родного города Гжатска, всей Смоленщины, всей Родины? Наверное, нет. Мысли его, вероятно, были заняты будущим, а не прошлым. Но я уверен: он понимал, что его взлет, предстоящие 108 минут подвига, грохот огневых сердец ракеты — отзвук революционных боев, праздничного салюта Победы в 1945-м, созидательного труда пятилеток.

Ему предстояло лететь в космос. И, как перед боем, в минуты наивысшего испытания моральных и физических качеств человека, понимая свою ответственность, он взял лист бумаги, сосредоточился и уверенным правильным почерком написал: «Прошу партийную организацию принять меня в члены КПСС…» И если бы он писал эти строки не в 1960, а в 1941 году, дальше бы шли слова: «Хочу идти в бой коммунистом».

Прав, тысячу раз прав Константин Симонов, написавший чуть позже, в том же апреле:

Волненье бьет, как молоток, по нервам. Не каждому такое по плечу — Встать и пойти в атаку первым! Искать других сравнений не хочу…

5 час. 30 мин. Сейчас Юрий и Герман должны проснуться и начать работу по строгому плану подготовки. 5 часов 35 минут. Сейчас должна появиться машина с медиками. Они привезут «космический гастроном» — тубы и пакеты с пищей. Действительно, на сереющей в рассвете ленте бетонки появляется «газик». Он подкатывает к подножию ракеты. Шумит лифт, хлопает его дверца, и улыбающийся медик появляется на площадке. В руках у него коробки со съестными припасами. Укладка их занимает несколько минут. Это последняя операция перед посадкой космонавта. Теперь можно немного и отдохнуть.