Враг божий

Корнуэлл Бернард

Она мотнула головой.

– Красный плащ на троне, – сказал я.

– Принеси его, Нимуэ, – попросил Артур.

Нимуэ принесла плащ, и Артур на конце меча протянул его Гвиневере.

– Вот, – очень тихо сказал он. – Надень. Голая рука высунулась из-под меха и взяла плащ.

– Отвернись, – тихим испуганным голосом попросила меня Гвиневера.

– Отвернись, Дерфель, пожалуйста, – сказал Артур.

– Подожди, еще не все.

– Отвернись, – повторил он, не сводя глаз с жены.

Я взялся за край Котла и сбросил его с пьедестала. Бесценный Котел с грохотом рухнул на пол, черная жидкость хлынула на каменные плиты. Артур наконец оторвал взгляд от Гвиневеры. Я с трудом узнал его лицо – таким оно

было суровым, холодным и безжизненным. Однако в ту ночь предстояло открыться еще одной тайне, и раз моему господину предстояло испить горькую чашу ужаса, лучше было сделать это, не откладывая.

Я приставил острие Хьюэлбейна к подбородку Лавайна и спросил:

– Кто богиня?

Он замотал головой. Я сильнее вдавил острие меча в его кадык, так что показалась капелька крови.

– Кто богиня?

– Изида? – прошептал он, сжимая укушенную щиколотку.

– А кто бог? – спросил я.

– Озирис, – в испуге отвечал Лавайн.

– А кто, – спросил я, – воссядет на трон? Он задрожал, но ничего не ответил.

– Вот, господин, – сказал я, по-прежнему держа меч у горла Лавайна, – слова, которых ты не слышал. Хотя я их слышал, и Нимуэ тоже. Кто воссядет на трон? – снова спросил я.

– Ланселот, – чуть слышно отвечал Лавайн. Однако Артур слышал, как не мог не видеть вышитую белым эмблему на черном ложе в комнате, завешанной зеркалами. То был Ланселотов орлан.

Я плюнул в Лавайна, убрал Хьюэлбейн в ножны и, нагнувшись, схватил друида за длинные черные волосы. Нимуэ уже держала Динаса. Мы вытащили их в основное помещение храма, и я задернул черный занавес, оставив Артура и Гвиневеру наедине. Гвенвивах все видела и сейчас тряслась от хохота. Молящие и хор, все голые, сидели на корточках у стены подвала под охраной Артуровых людей. Перепуганный Гвидр забился в угол у двери.

За нашими спинами Артур выкрикнул единственное слово: «Зачем?»

И я вывел убийц моей дочери в лунную ночь.

Рассвет застал нас в Морском дворце. Надо было уходить, поскольку некоторые воины сбежали из лачуг, когда по сигналу Артурова рога с холма показались конники, и могли поднять тревогу. Однако Артур был не в состоянии принимать решения.

Когда небо на востоке начало розоветь, он все еще рыдал.

Лавайн и Динас к тому времени уже испустили дух. Они приняли смерть на берегу ручья. Я не считаю себя жестоким человеком, но их прощание с жизнью было страшным и очень долгим. Все устроила Нимуэ, и пока их души расставались с телом, она шептала им имя Диан. Они были уже почти не люди, без языка, и если каждому и оставили по одному глазу, то лишь для того, чтобы они видели приготовления к следующей пытке. Последнее, что им предстало, – светлый локон на рукояти Хьюэлбейна, когда я довершал то, что начала Нимуэ. К тому времени каждый из близнецов превратился в комок крови, боли и ужаса; покончив с ними, я поцеловал локон, отнес его к одной из жаровен на дворцовой аркаде и бросил в уголья, чтобы ни частичка души моей Диан не осталась бродить по земле. Так же поступила Нимуэ с косицей из Мерлиновой бороды. Тела близнецов оставили на берегу, и с восходом чайки принялись рвать длинными клювами их истерзанные трупы.

Нимуэ забрала Котел и сокровища. Динас и Лавайн перед смертью рассказали ей все. Нимуэ оказалась кругом права. Сокровища похитила Моргана и подарила Сэнсаму, чтобы тот на ней женился, а Сэнсам передал Гвиневере. Обещание добыть сокровища и примирило ее с мышиными королем накануне крещения Ланселота. Возможно, если бы я допустил его тогда к мистериям Митры, ничего бы последующего не случилось. Рок неумолим.

Двери святилища стояли на запоре. Оттуда никого не выпустили. После того как Гвиневеру вывели наверх, Артур долго с ней говорил, потом спустился в подвал, один, с Экскалибуром в руке, и оставался там целый

час. Когда он вышел, лицо его было холоднее моря и серое, как сталь Экскалибура, только самый клинок стал алым и липким от крови. В одной руке Артур сжимал рогатый золотой обруч, который Гвиневера надевала, изображая Изиду, в другой – меч.

– Все мертвы, – сказал он мне.

– Все?

– Да. – Он говорил со странным безразличием, хотя все на нем было в крови – не только латы, но даже гусиные перья на шлеме.

– И женщины? – спросил я, ибо среди служительниц Изиды была моя бывшая возлюбленная Линет. Я не сохранил к ней никаких чувств, но сейчас ощутил приступ жалости.

– Все, – почти беспечно отвечал Артур.

Он медленно шел по гравийной дорожке сада.

– Сегодня ночью это было не в первый раз, – проговорил он странным, озадаченным тоном. – Они занимались этим часто. Все. Каждое полнолуние. Все со всеми. Кроме Гвиневеры. Она – только с близнецами или с Ланселотом. – Его затрясло – первое проявление чувств с тех пор, как он хладнокровно поднялся из подвала. – Она говорит, что начала все ради меня. Кто воссядет на трон? Артур, Артур, Артур. Но я был неугоден богине. – Он заплакал. – Или я слишком сильно ей противился, и тогда меня заменили на Ланселота. – Артур бессильно взмахнул окровавленным мечом. – Ланселот, – полным муки голосом повторил он. – Долгие годы, Дерфель, она спала с Ланселотом – и все, по ее словам, ради религии! Религии! Он всегда был Озирисом, она – Изидой. Кем еще она могла быть?

Он дошел до террасы и сел на каменную скамью, откуда виден был посеребренный луной ручей.

– Не следовало убивать их всех, – после долгого молчания проговорил Артур.

– Да, господин, – отвечал я. – Не следовало.

– А что мне оставалось? Это непотребство, Дерфель, просто непотребство!

Он вновь зарыдал, затем принялся говорить про позор, про то, что убитые видели позор Гвиневеры и его собственное бесчестье, потом сбился и опять заплакал. Я молчал. Артуру, кажется, было все равно, здесь я или ушел… Я оставался рядом, пока не настало время вывести Динаса и Лавайна к ручью, чтобы Нимуэ клок за клоком вырвала их мерзостные души.

А теперь, в брезжущем свете зари, Артур, опустошенный, сидел у моря. Рогатый обруч валялся у его ног, шлем и обнаженный Экскалибур лежали на скамье. Кровь на клинке ссохлась в бурую корку.

– Надо уходить, – сказал я, когда море стало серым, как наконечник копья.

– Зачем? – горько молвил Артур.

– Чтобы исполнить наши клятвы.

Он плюнул и ничего не сказал. Из леса привели лошадей, Котел и сокровища Британии запаковали в дорогу. Воины смотрели на нас и ждали.

– Есть ли клятва, которая не нарушена? – с горечью проговорил Артур. – Хоть одна?

– Надо уходить, господин, – сказал я и, когда он не встал и не ответил, повернулся на каблуках. – Тогда мы уйдем без тебя.

– Дерфель! – с болью голосе позвал Артур.

– Да, господин? – обернулся я.

Он смотрел на свой меч и, казалось, не понимал, откуда на клинке кровь.

– Мои жена и сын в комнате наверху. Забери их, пожалуйста. Они могут ехать на моей лошади. Потом можно трогаться.

Он старался говорить обыденным голосом, самым обыденным, как будто это очередное, ничем не примечательное утро.

– Хорошо, господин, – сказал я.

Артур встал и, так и не вытерев с клинка кровь, загнал Экскалибур в ножны.

– Знаешь что, Дерфель?

– Скажи мне, господин.

– Моя жизнь никогда не будет прежней, ведь правда?

– Не знаю, господин, – отвечал я. – Не знаю.

Слезы покатились по его худым щекам.

– Я буду любить ее до самой смерти. Каждый день я буду думать о ней. Каждую ночь, засыпая, я буду ее видеть и каждое утро не находить рядом. Каждый день, каждую ночь и каждое утро, пока не умру.