Враг божий

Корнуэлл Бернард

– Сегодня они, может, и не нападут, – заметил Кулух, – но с каждым днем эти людишки становятся все храбрее.

Артур смотрел из дворцового окна на беснующуюся толпу христиан.

– Чего они хотят? – изумленно спросил он. В религии ему нравилась чинность. Приезжая в Линдинис, он по утрам всегда вместе со мной и с Кайнвин преклонял колени перед нашими домашними богами, клал перед ними кусок хлеба и молился о благополучном исполнении дневных дел. Такую религию Артур понимал; то, что происходило ночью в церкви, ставило его в тупик.

– Они верят, – начал объяснять

Кулух, – будто их бог через пять лет вернется на землю, и считают, что должны приготовить землю к его приходу. Священники говорят, для этого надо уничтожить язычников, и проповедуют, что Думнонии нужен король-христианин.

– У них будет Мордред, – мрачно проговорил Артур.

– Тогда замени рыбой дракона на его щите, – посоветовал Кулух, – ибо, поверь, они распаляются с каждым днем. Беспорядков не избежать.

– Мы их умиротворим, – сказал Артур. – Объявим, что Мордред – христианин, и, может быть, они успокоятся. И, наверное, стоит построить им церковь, о которой просит Сэнсам.

– Если это предотвратит беспорядки, то почему бы нет? – отвечал я.

Наутро мы в сопровождении Кулуха и десятка его людей выехали из Иски, пересекли реку по римскому мосту и свернули на юг, к побережью. Артур больше не упоминал о вчерашних фанатиках, но был странно молчалив, и я догадывался, что он сильно опечален. Ему не нравились любые формы религиозного экстаза, лишающие людей разума, и он, видимо, боялся, что это заразное безумие пошатнет установленный в стране мир.

Однако сейчас нас беспокоили не думнонийские христиане, а Тристан. Кулух выслал вперед гонца с известием о нашем приезде, и принц выехал встречать дорогих гостей. Он галопом подскакал к нам, радостно крича, но сразу сник от холодной сдержанности Артура. Сдержанность эта проистекала не от того, что Артур питал к принцу неприязнь – напротив, он любил Тристана, но сознавал, что приехал не посредником в споре друга с отцом, а строгим судьей.

– У него много забот, – попытался я успокоить принца. Я вел лошадь в поводу, поскольку предпочитаю ходить пешком; Тристан, поприветствовав Кулуха, тоже спрыгнул на землю и пошел со мной рядом. Я рассказал о массовом умопомешательстве христиан и попытался приписать холодность Артура его тревоге за порядок в королевстве, но Тристан ни о чем не желал слышать. Он был влюблен и, как все влюбленные, хотел говорить только о своей милой.

– Алмаз, Дерфель, – сказал он. – Настоящий ирландский алмаз!

Принц шел рядом, обняв меня за плечи и широко шагая длинными ногами, в его черных косицах позвякивали воинские кольца. В бороде уже гуще пробивалась седина, но он был по-прежнему красив: горбоносый, с темными, пылающими страстью глазами.

– Ее зовут Изольда, – блаженно произнес принц.

– Мы слышали, – сухо отвечал я.

– Дитя Деметии, – продолжал он, – дочь Энгуса Макайрема, мой друг. Принцесса Уи Лиатаина. – Каждый слог звучал в его устах, словно выкованный из чистого золота. – Изольда из Уи Лиатаина, – повторил он. – Пятнадцати весен от роду и прекрасна, как летняя ночь.

Я вспомнил неукротимую страсть Артура к Гвиневере и свои собственные чувства к Кайнвин. Сердце

мое сжалось от сострадания. Тристан был ослеплен любовным безумием. Он всегда легко переходил от черных глубин отчаяния к заоблачным высям счастья, но впервые я видел его застигнутым любовною бурей.

– Твой отец, – осторожно предупредил я, – требует Изольду обратно.

– Отец стар, – беспечно отмахнулся Тристан. – Когда он умрет, я приплыву с моей принцессой Уи Лиатаина к чугунным вратам Тинтагиля и выстрою ей дворец из серебряных башен до самых звезд. – Он сам рассмеялся цветистости своих слов. – Вот увидишь, она обворожит тебя, Дерфель.

Я замолчал и позволил Тристану выговориться. Его не интересовали новости, не занимало, что у меня три дочери или что саксы пока воюют между собой; в его вселенной не осталось места ни для кого, кроме Изольды.

– Вот погоди, ты ее увидишь! – восклицал Тристан снова и снова, все больше воодушевляясь по мере того, как мы приближались к их убежищу. Наконец, не в силах больше переносить разлуку с любимой, он вскочил на коня и галопом устремился вперед. Артур вопросительно посмотрел на меня. Я скривился и сказал: «Он влюблен», как будто тут требовались пояснения.

– Весь в отца, – мрачно заметил Артур, – тот тоже любит маленьких девочек.

– Мы с тобою знаем, что такое любовь, господин, – возразил я, – и должны быть к нему снисходительны.

Убежище Тристана и Изольды располагалось в чудесном уголке – может быть, самом красивом, какой мне довелось видеть. Невысокие холмы поросли густым лесом, полноводные реки бежали в море, высокие обрывы оглашались криками чаек. Место дикое, но прекрасное – идеальный приют для любовного безумия.

И здесь, в маленьком темном лесу посреди чащи, я встретил возлюбленную Тристана.

Маленькой и темнокудрой, сказочной и хрупкой запомнилась мне Изольда. Почти девочка, слишком рано ставшая женой, робкая и худенькая, она не сводила огромных черных глаз с Тристана, пока тот не напомнил, что надо с нами поздороваться. Изольда склонилась перед Артуром.

– Не кланяйся мне, – сказал он, – ибо ты – королева, – и, опустившись на одно колено, поцеловал ее хрупкую ручонку.

Голос Изольды был тих, как шелестение ветра в кронах, как шепоток призрака. Чтобы казаться старше, она уложила толстую черную косу вкруг головы и надела на себя множество драгоценностей, которые носила неумело, напоминая мне Морвенну, вырядившуюся в материнское платье. Изольда смотрела на нас с боязнью – видимо, она раньше Тристана почувствовала, что прибыли не друзья, а судьи.

Жилище, которое отдал любовникам Кулух, раньше принадлежало местному вождю; он поддержал мятеж Кадви, за что и лишился головы. Дом – бревенчатый, крытый соломой, но прочный и удобный – вместе с несколькими лачугами и сараями прятался от морских ветров за частоколом в лесистой ложбине. Здесь, с шестью верными копейщиками и грудой украденных сокровищ, Тристан и Изольда надеялись превратить свою любовь в нескончаемую песнь. Артур порвал их музыку в клочья.

– Сокровища, – сказал он принцу в тот вечер, – надо вернуть твоему отцу.