Враг моего мужа

Манило Лина

Рассказываю, как сильно любила в детстве кататься на плечах отца и пить мамин клюквенный морс. О летних днях, проведённых у тёти Тани, о мальчике, с которым впервые целовалась. Миша был смешным и лопоухим, и странно дёргался, стоило мне посмотреть на него. А потом набрался смелости и коснулся моей щеки губами. Наш роман длился ровно десять дней, но я до сих пор вспоминаю то время с нежностью и теплотой.

Господи, кажется, это всё было в прошлой жизни, и так много счастья плескалось внутри, так упоительно пели соловьи и цвёл жасмин, пропитывая сладостным ароматом каждую мелочь вокруг.

Но

случился Романов, но об этом я молчу, потому что не хочу о нём помнить. Он сволочь, преступник, но я ещё верю, что смогу найти справедливость. И даже это кажется неважным, пустым и несущественным, когда вот здесь, совсем рядом, тонкой нитью вьётся чья-то жизнь, хрупкая и мерцающая, и в любой момент может оборваться.

Нет-нет, нельзя думать о плохом! Я не знаю, на самом ли деле материальна мысль, но проверять именно сейчас не хочется.

— Ты выживешь, слышишь? Ты не имеешь права умереть, не смеешь! — горло пережимает спазм, и кажется, что вокруг не осталось ничего, и мир весь сузился до бледного лица Крымского.

Артур морщится, тихо стонет, и я готова прыгать до самого неба. Не знаю, не понимаю, какие эмоции меня обуревают, но радость в них точно присутствует.

— Он крепкий, — усмехается Саша, и в этот момент верю ему, как мессии. — Только упёртый. Вбил себе в голову, что должен тебя увидеть…

Пропускаю эти слова мимо ушей, потому что слишком много тайной надежды они мне дарят. Сейчас не до романтической чепухи, совсем не до неё.

— Приехали, — констатирует факт Саша.

Он набирает кого-то, коротко о чём-то докладывает, а я глажу Артура по светлым волосам, боюсь причинить лишнюю боль, но и не трогать его не могу. Крымский стонет протяжно, лицо искажается гримасой боли, а я приговариваю, что он молодец, он большой молодец, со всем справится и всё у него будет хорошо.

— Дурак ты, какой же ты дурак, — всхлипываю, а Артур, словно бы слышит меня, улыбается. — Зачем приехал? Тебе нельзя было, дурак!

Мне хочется его стукнуть. Действительно хочется, но здравый смысл подсказывает, что это точно не пойдёт Артуру на пользу. И я целую его в закрытые глаза, шепчу на ухо, что нужно лишь держаться, просто быть и никуда не исчезать.

Дальше не остаётся времени на разговоры: Артура увозят на операцию, а я так и сижу в машине, потому что понимаю — больницы ещё долго будут ассоциироваться у меня со смертью и потерями. Закрываю глаза и сжимаю кулаки, а на ладонях остаются следы в виде полумесяцев. Ещё немного и начнут кровоточить.

Пытаюсь молиться, хотя не уверена, что кому-то там наверху есть до меня дело. До меня и моих просьб. Но я пытаюсь, и слова льются сами по себе, а в горле комок. В машине я одна, Саша, наверное, рядом с Артуром. Есть ли там для меня место? Не знаю.

Это всё из-за меня. Я пришла к Артуру со своим гениальным планом. Ведомая местью, думала только о себе и своей боли и совсем не предугадала, чем это может обернуться для других людей. Для Крымского. Мне просто нужна была помощь, я лишь хотела уничтожить Колю, испортить ему всё, сорвать самый выгодный и желанный для него тендер — тендер, на который он поставил слишком много, всё просчитав. Только не учёл мой мерзкий бывший муж, что у глупых баб

тоже есть уши, а ещё мозги в голове.

Романов никогда высоко не оценивал мои умственные способности. Он говорил, что мне достаточно красоты, умения молчать и улыбаться. Большего от меня никогда не требовалось — лишь быть послушной очаровательной куклой, тихой и безропотной.

Кажется, я плачу, но когда Саша возвращается в машину, бледный и хмурый, мои глаза уже абсолютно сухие.

— Как он? — выдавливаю из себя, хотя очень боюсь услышать ответ.

Снова вспомнила, что такое страх. Он пробирает до костей, вызывает озноб, но я гоню его прочь. Потом, всё потом.

Саша оборачивается, достаёт сигарету и, не сводя с меня глаз, прикусывает её. Щёлкает зажигалка, а я не знаю, куда деть руки. Ладони вспотели, но мне плевать — вытираю испарину о подол юбки. Да гори оно всё синим пламенем, и манеры в первую очередь.

— Живой, — голос Саши скрипучий сейчас, как несмазанные дверные петли, а взгляд уставший.

— Слава богу, — шумно выдыхаю скопившийся в лёгких воздух, а в груди что-то с неслышимым хлопком лопается.

Облегчение.

— Не знаю, кому там слава, только… — Саша замолкает и делает глубокую затяжку. Мне не нравится, как он на меня смотрит, не нравится атмосфера в салоне. — Артур на тебе помешался. Это странно, потому что Крым обычно не из таких.

— Не из каких?

Кривая усмешка на губах, а я пытаюсь понять, к чему именно он клонит.

— Бабы для него — лишь способ снять стресс, а здесь… Странно всё это, учитывая, что ты жена Романова.

— Бывшая жена!

— Ой ли? — смеётся, а мне почему-то хочется врезать ему. — Действительно ли бывшая? Ну, в смысле, по документам-то да и всё такое прочее, а на деле? Пришла такая красивая, помощь предложила... только вот чем она обернулась? Пятеро наших на том свете, Крым в больнице… плохо пахнут такие совпадения.

— Зачем ты мне всё это говоришь? — не выдерживаю, потому что не помню, когда мы с ним переходили на подобный уровень откровенности. — Ты намекаешь, что я — засланный казачок? Что пришла по просьбе Романова? Чтобы Крымского подставить? Так считаешь?

Саша молчит. Тушит сигарету в пепельнице. Вминает её с усилием, и оранжевый фильтр превращается в сморщенный зигзаг, а тёмные глаза лишь в зеркале, и в них то ли брезгливость, то ли осуждение. Не разобрать.

— Зачем говорю? — будто бы удивляется и громко хмыкает. — Просто так, просто так, — снова эта его кривая усмешка, которая мне совсем не нравится. — Кстати, Крым распорядился тебя в надёжное место отвезти. Поехали.

Он говорит это настолько просто и буднично, словно я собачка на коротком поводке, которую нужно отвезти к ветеринару или грумеру. Или спрятать надёжнее на далёкой даче, где она будет бегать по участку, гавкать и метить все кусты в округе, ожидая редких возвращений хозяев.

Мне всё это дико не нравится. Внутренний голос вопит об опасности, и на этот раз даже не пытаюсь его заткнуть. Всё, что у меня есть — это интуиция, и если я перестану её слушаться, мне совсем будет не на кого надеяться. Пусть и ошибаюсь, но я не могу так просто засунуть язык в одно место и делать всё, что мне скажут.