Враг моего сердца
Шрифт:
— А это уж я сам решу, — пробормотал и навалился всем телом.
Зимава тихо охнула, грянувшись спиной о твёрдое дерево. Раскинула колени, позволяя княжичу запустить руки ей под рубаху. Он обвёл грубыми от ласк оружия ладонями её бёдра, смял, рванул на себя. И ртом накрыл оголённую в разорванном вороте грудь. Зимава и припомнить не могла, чтобы было у неё когда-то так — чтобы всё внутри изнывало от нетерпеливого желания отдаться мужчине. Чтобы торопить хотелось — давай же! И неважно, где это случится — на мягкой перине или вот так вот.
Она сама развязала гашник его штанов, спустила их с твёрдых, словно
Чаян выскользнул из неё и тут же отвернулся, поддёргивая штаны. Зимава медленно села, опуская подол, и запахнула ворот на груди. По всему телу горели остатки его прикосновений, и она сомкнула бёдра сильнее, пытаясь удержать ощущение его внутри.
— Травок выпей каких. Чтобы, не дай Лада, дитя не случилось, — отстранённо проговорил княжич.
— Да не боюсь я… — начала было Зимава.
И так остро захотелось подойти, провести ладонью по его блестящей от испарины спине.
— А зря, — хмыкнул Чаян и обернулся. — Но право твоё. Теперь иди.
Она распахнула глаза, не веря, что слышит это. Гонит её и впрямь, словно челядинку какую, от которой только и надо было, чтобы семя излить. Но пришлось удержать резкие слова, что так и норовили сорваться с губ. Взыграла внутри жгучая обида. Окатила душной волной уязвлённая гордость, с которой и так пришлось поступиться, придя сюда.
Зимава спрыгнула со стола и, подхватив свалившийся ранее с головы платок, ушла. Не вешаться же ему снова на шею. И пожалела она на миг, что не обратилась к Анисье за приворотом. Вот уж он сейчас поплясал бы, сам бежал бы за подолом. Да только от мысли одной о такой любви тошно становилось. Сильного мужчину ломать, в игрушку свою превращать — разве в этом радость? Привыкла она совсем к другому — когда муж почитает и заботится. Когда ласковым словом никогда не обделит. Такой был Борила: не только из одного лишь тщеславия и самолюбия за юной невестой поехал, а потому как нужна она была ему.
Она захлопнула дверь горницы так, что совсем проснувшаяся Оляна подскочила на своей лавке. Наперсница окинула её взглядом и цыкнула укоряюще: сразу поняла, где была, да что делала. Зимава скинула платок с головы и, скомкав, швырнула его в дальний угол.
— Зачем ходила к нему? — всё же буркнула Оляна. Другой бы служанке она такого не простила бы, велела бы убираться прочь за грубость. — Видно же: ветер в голове. Глазищами так и зыркает, какую бы девицу в углу прижать.
— И что, много у него девок побывало за эти дни? — Зимава сощурилась зло.
Оляна замялась, припоминая будто бы.
— Ни одной.
— Вот, а ты мне говоришь. Значит, подружимся ещё, — она ободряюще улыбнулась больше себе. И правда —
— Подружились уж, гляжу.
Зимава покривилась притворно. А по телу пробежали отголоски удовольствия, что было столь необъятным, будто несчётные месяцы у неё мужчины не было. Прогнал — и что ж. Ещё видно станет, за кем последнее слово окажется. Уж ей Чаян нужен до зарезу — там и попытаться можно уговорить с Раданом повидаться хотя бы.
Наперсница, кряхтя, встала и сходила за тёплой водой. После короткого умывания Зимава снова легла и, несмотря на не утихшую ещё обиду на Чаяна, уснула на сей раз так крепко, что утром Оляна её едва растолкала.
На утренне довелось и с Чаяном встретиться: отсиживаться в своих хоромах она не собиралась вовсе. Не пленница, чай. Княжич уж уходить собрался из трапезной, но задержался как будто нарочно. Кмети из его ближней дружины начали расходиться понемногу. Зашёл Доброга, и от его приветствия содрогнулись стены хоромины. Он как будто с каждым днём всё больше к Чаяну привыкал. Зыркал порой, конечно, всё так же сердито, но иногда их уже можно было увидеть за разговорами или за тем, как они вместе участвовали в разминке кметей на поле. Это удивляло, но и радовало отчасти: кому нужно, чтобы в детинце мужи враждовали? Одно дело — за городской стеной друг другу кулаками морды квасить, а внутри — только хуже от этого. Борилу не вернёшь, а сейчас впору присмотреться, насколько хороши те, кто на его место пришёл. Пусть и силой.
За всё время утренни Зимава не сказала ни слова Чаяну, а тот на беседу и не напрашивался. Лишь мелькал его взгляд из-под тёмных бровей, колкий и внимательный. Как встала она из-за стола, княжич следом пошёл. Решил Эрвар его оттеснить, не подпустить близко — тот, дело ясное, ничуть не отступился.
— Ты прости меня, Зимава, — заговорил, поравнявшись с ней в переходе между теремами. — Что прогнал вчера.
Она остановилась даже и повернулась к нему: не насмешничает ли? Но нет: княжич смотрел серьёзно, как будто и правда сожалел о вчерашней своей грубости. Она покосилась на заметно побагровевшего Эрвара и рукой махнула — отойди. Варяг в первый миг и с места не двинулся, но всё же отступил на несколько шагов и даже отвернулся.
— Всяко бывает, княжич, — Зимава улыбнулась, не скрывая облегчения.
Чаян кивнул, отводя взгляд.
— Мне хорошо с тобой было вчера, это правда. Но ты всё ж травок выпей. Опасно это.
— Я слышала о твоей беде, — Зимава провела ладонью по его щеке, стараясь не потонуть в мглисто-серых глазах княжича. — Не тревожься. Выпью.
Он вздохнул и, развернувшись, ушёл снова в свою сторону. Зимава будто застыла, глядя в закрывшуюся за ним дверь, пока не кашлянул за спиной варяг.
— Быстро ты мужа забыла, — никогда в его голосе не было столько упрёка. Да и говорил он, признаться, не так уж много. — Молодым прельстилась или власть сохранить хочешь?
Она повернулась к нему, сдвигая брови, прошла мимо, не желая ещё и его нравоучения слушать.
— Твоё какое дело, Эрвар? Злишься, что на твои порывы я в своё время не ответила? Уж тебя тогда то, что я жена мужняя, не останавливало. А тут, ты погляди, в том, что вдовая, но лучшей доли себе и сыну своему желаю — укорил. Как прикажешь мне Радана вызволять? Сила тут не поможет, а на Елицу надежды у меня нет.