Враг невидим

Федотова Юлия Викторовна

— А! Пускай себе таращатся и шепчутся, сколько хотят! Кто их спрашивает? Здесь не частная собственность, кого хочу, того и приглашаю. Не беспокойся, они тебе ничего не сделают, лапки коротки!

Стало любопытно.

— Гвиневра, «они» — это кто? Твои соплеменницы?

Провожатая умело изобразила оскорблённое достоинство.

— Ну, вот ещё, придумал! Мы, феи — общительный и дружелюбный народ, и всегда рады гостям, даже если, по дурости своей, от них прячемся! — сказано это было нарочито громко и явно не одному только Веттели адресовалось. — Я имела в виду не фей, а мелкий лесной сброд, всяких там эллилон, эллилдан, лепрехунов,

пикси… — теперь она не просто громко говорила, а почти кричала, и эхо разносило далеко по лесу её тонкий, пронзительный голосок — …которые слишком много о себе воображают! «Это наша дубрава» — скажите пожалуйста! Тоже мне, землевладельцы, сквайры гринторпские! Не обращай на них внимания, они того не стоят. Отвлекись и любуйся пейзажем, он того как раз стоит.

Веттели так и поступил. Вникать во взаимоотношения лесных обитателей ему не хотелось — пусть Гвиневра сама с ними разбирается, поэтому он сосредоточил внимание на красотах лесного ландшафта, и возмущённые голоса его обитателей скоро перестали ему докучать.

Закат догорал быстро, небо блёкло, синело, рассыпалось звёздами, но в зачарованном лесу не становилось темнее. Среди голых дубовых ветвей один за другим зажигались крошечные огоньки, будто огромная стая светляков слетелась в зимний, заснеженный Гринторп, не побоявшись мороза. Они мерцали, переливались в голубых тонах, перепархивали с места на место, слетались в маленькие стайки и рассеивались вновь… Зрелище было немыслимо, неописуемо прекрасным, даже дыхание перехватывало!

— Что это? — восхищённо прошептал Веттели, опасаясь спугнуть эту трепетную, эфемерную красоту. Ему казалось, стоит допустить какую-то грубость: слишком громкий звук, слишком резкое движение — и она неминуемо будет разрушена, всё погаснет, исчезнет как сон.

— Что — «это»? А! Ты об огоньках? Да, так, ничего особенного. Простенькая, незатейливая магия фейри, не более того. Чисто для настроения, никакой практической пользы. Но смотрится мило, не спорю. Я потом тебя научу, сможешь устраивать иллюминацию у себя в комнате. Думаю, твоей женщине понравится… — ещё бы ей не понравилось! Бедная, бедная Эмили! Ах, почему её нет рядом, почему она этого не видит?! — …Ну что ты застыл столбиком? Идём, прогуляемся до пруда, а то скоро надо будет возвращаться, пока время не начало выкидывать свои фокусы — с него станется!

…К сожалению, он существовал и по эту сторону — тот самый пруд, где они с Гвиневрой однажды караулили единорога. И размеры, и очертания — всё совпадало. Несмотря на морозец, поверхность его не была затянута льдом; будто чёрное, блестящее, идеально гладкое зеркало лежало в обрамлении снежно-белых берегов, и мириады огоньков отражались в нём.

И Веттели в это природное, по заверению Гвиневры, совершенно безвредное зеркало заглянул. Ох, что он там увидел!

То, что милостиво скрыло от него настоящее, комнатное зеркало, черная вода отразила с ледяной беспощадностью, заставив Веттели в ужасе отпрянуть.

Ужасная тварь — измождённая, бледноликая, с мёртвыми, чёрными провалами глаз, с тонкой щелью рта, с тёмной сетью кровеносных сосудов, просвечивающих сквозь восковую кожу — кажется, кровь в них текла тоже чёрная. Возможно, была в этой твари какая-то своя мрачная эстетика, и особо извращённый, склонный к мистицизму ум даже счёл бы её красивой, но гораздо больше в ней было смертной, потусторонней жути. В довершение тягостной картины, кошмарное

создание было завёрнуто в клетчатое одеяло, на манер пленного галла, увязшего в снегах бескрайней Московии.

Только по этому одеялу Веттели себя и узнал.

Сначала глаза отказывались верить увиденному. Потом подкосились ноги, и он медленно опустился в снег на колени. Крупная дрожь сотрясала тело, зубы выбивали дробь. Пытаясь справиться с собой, он закусил губу — не рассчитал силы, челюсти судорожно сжались, потекла чёрная, как дёготь, кровь.

— Ай! Ай! Берти, милый, опомнись, откликнись! — фея вилась над ним, как ошалевшая оса. — Что с тобой? Что случилось?! Тебе нехорошо?

Но Веттели не мог говорить, он едва нашёл в себе силы указать дрожащим пальцем на воду, и мерзкое существо тоже ткнуло в него пальцем.

Фея взглянула — и, наконец, начала что-то понимать. И попыталась успокоить.

— Да что ты, не бойся! Оно тебя не схватит! Это же просто твоё собственное отражение, оно не опасно.

Это называется «утешила»!

— Почему… — через силу прохрипел Веттели. — Почему я такой стал?!

Если бы он увидел себя в облике яйцевидного Хампти-Дампти или даже самой Матушки Гусыни, он и то был бы потрясён меньше. Но всё-таки в нём ещё жила надежда: вот сейчас Гвиневра скажет: «Что ты, глупый! Разве ты такой? Это обман, иллюзия, злые чары чёрного пруда!»

— Не знаю! — беспомощно развела руками фея. — Ты всегда таким был, сколько мы знакомы. Я же говорила: ты чудовище, от тебя пахнет кровью и смертью. Куда же тут деваться? Какой уж есть.

Стало совсем плохо.

— То есть… Ты меня всегда видишь… таким?

— Нет, что ты! Только если скошу глаза, вот так, — она продемонстрировала, согнав зрачки в кучку. — А если смотреть обычным способом, ты очень даже ничего, хорошенький как картинка.

— Так, — он отполз от берега и сел, прислонившись к дубовому стволу — сил совсем не осталось. — Значит, у меня два облика. И какой из них соответствует моей настоящей сущности — вот что хотелось бы знать!

Вопрос был задан в пространство, ответа он не ждал. Но фея ответила, очень спокойно и буднично, будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся.

— А в тебе и сущности две, как минимум. Разве ты не знал?

…Трудно сказать, сколько бы он так ещё просидел, ошеломлённый и раздавленный. Может быть, всю ночь, может быть, даже замёрз бы — и пусть. Стало бы легче. Ну почему этот чудесный, сказочный день закончился так ужасно? За что ему это? Как теперь жить, как смотреть людям в глаза своими — чёрными, мёртвыми? А Эмили? Разве он вправе допустить, чтобы она любила такое чудовище и связала с ним судьбу?

Метательный нож из Махаджанапади, как всегда, был при нём. Его ни кто не остановил бы, он убил бы себя в тот момент, если бы был уверен, что это поможет, что после смерти первой, человеческой сущности, вторая, чудовищная, не вырвется на свободу, не пойдёт вершить лихие дела. Кто знает, как таких тварей, ни на что знакомое не похожих, убивают, чтобы не встали? Вдруг нужно какое-то зелье, или особый ритуал, или серебряная пуля? Нет, самому ему с задачей не справиться! Надо вернуться к людям, на свою сторону, найти хорошего колдуна… да что далеко ходить, мисс Брэннстоун наверняка подскажет, как быть. Надо непременно к ней заглянуть, этим же вечером, после ужина… Хорошо бы на ужин подали отбивные, с мороза всегда так хочется есть…