Враг невидим
Шрифт:
На подоконнике, среди побегов шиповника, в застывшей позе, обхватив руками колени, устремив взгляд в гринторпские дали, сидела печальная маленькая фея. Нашлась!!!
— Гвиневра! — с замиранием сердца окликнул Веттели, он сразу почувствовал: что-то не так! Раньше ей никогда не удавалось усидеть на месте, да ещё в полном молчании, дольше трёх минут.
— Что тебе? — вяло откликнулась та, но тут же оживилась. — Берти? Это ты? Как ты сюда попал? Неужели сам пришёл? — при этом она почему-то старательно избегала на него смотреть.
— Пришёл, а что мне оставалось? — голос
— Случилось, — подтвердила фея угрюмо. — Не появлялась, да! Скажи, разве воспитанная женщина может себе позволить, появиться в обществе в таком виде, а?! — она обернулась резко, чтобы произвести больший драматический эффект. — Видишь? Эти юные уродцы, твои, с позволения сказать, соплеменники, заразили меня чем-то ужасным! Я утратила всю былую красоту, и дни мои, боюсь, сочтены! Вот сижу, готовлюсь к худшему, собираюсь отойти в мир иной средь цветов дикой розы. Очень любезно с твоей стороны, что заглянул навестить умирающую… нет, а с чего это ты вдруг развеселился? Тебе меня совсем не жаль?
Да, эффект был достигнут, он не тот, что она ожидала. Веттели расхохотался, совершенно открыто и бестактно. У него окончательно отлегло от души, когда взору предстала мордочка феи с ярко-красными, будто перепачканными свекольным соком щеками и лбом. Диагноз страдалицы был ясен.
— Ох, прости меня, Гвиневра, прости! Мне тебя очень жаль, это я на нервной почве смеюсь. Но знаешь, хочу тебя порадовать! Собираться в мир иной тебе ещё рановато, и былая красота вернётся в самые ближайшие дни.
— Ты уверен? — осведомилась фея подозрительно, радоваться она не спешила. То ли боялась разочароваться, то ли понравилось быть героиней душераздирающей трагедии и не хотелось так быстро выходить из роли. — Откуда тебе знать? Разве ты что-то смыслишь в целительстве?
— Нет, в целительстве я не смыслю, зато в этой болезни смыслю очень хорошо. От неё не умирают, поверь! В детстве у меня была точно такая же, и, как видишь, я жив и здоров. И в школе все живы по сей день. Краснуха опасна исключительно для дам в положении, точнее, для их будущего потомства. Всем остальным она способна причинить лишь некоторое неудобство.
— Неудобство! — вскричала Гвиневра горько. — Да я четвёртый день живу впроголодь! У этого грешного поэта в комнате шаром покати, хуже, чем у тебя, хотя я думала, хуже не бывает! Неси мне скорее… нет! Лучше неси меня скорее к себе и корми!
…Накормленная сыром и сладким печеньем, Гвиневра стала совсем другим человеком — если так можно сказать про фею.
— Берти, милый, — растрогано всхлипнула она, — ты меня искал, ты беспокоился обо мне! Даже на другую сторону сам перешёл, а я думала, никогда не научишься! Как же это трогательно! Ты самое лучшее чудовище из всех, что мне доводилось встречать.
Она взлетела, повисла в воздухе прямо перед его лицом, и нежно прижалась к кончику его носа красной, горячей щекой. Не сказать, что это было
Тихое учительское счастье: проснуться утром в понедельник и вспомнить, что уроки отменены, что спешить некуда — можно забраться поглубже под одеяло и поспать ещё часок-другой, а потом ещё поваляться с книжкой, а потом…
Увы, счастье оказалось недолгим. Не успел он задремать, как в дверь постучали.
— Капитан, вы спите? — голос был взволнованным.
— Входите, Токслей! Что-то случилось?
— Выручайте, капитан! Сегодня моё дежурство по школе, а мне нужно срочно возвращаться в Эльчестер. Пришла телеграмма — ночью в своём поместье скончался мой бедный дядюшка. Главное, только вчера вечером с ним расстались, вроде бы, неплохо себя чувствовал — и на тебе!..
— Да что вы говорите! Какая жалость!
Это прозвучало очень искренне, хотя, что греха таить, на самом деле Веттели было жаль вовсе не чужого, незнакомого дядюшку, так некстати отошедшего в мир иной, а себя самого. Дежурство по школе — чрезвычайно хлопотное, тоскливое и неблагодарное занятие. Дежурный учитель должен всё свободное от уроков время слоняться по коридорам, надзирая за порядком и улаживая всевозможные коллизии, возникающие будто ему назло.
Веттели однажды уже имел несчастье оказаться в этой роли, и ему категорически не понравилось. Тогда он недоглядел…
А как он, спрашивается, мог «доглядеть», если в это самое время усмирял панику в левом крыле — там, якобы, завелась какая-то особенно страшная крыса и шмыгает из класса в класс, а скоро и до спален доберется, ужас, ужас! Пришлось успокаивать визжащих девиц и их визжащих наставниц, посылать в деревню за крысоловом и присутствовать при облаве. В результате оказалось, что никакая это не крыса, а самый обычный дворовый брауни. Нерадивая прислуга позабыла выставить ему сливок, вот он и явился, оскорблённый, чтобы взять своё, и просто искал кухню.
В общем, пока Веттели возился с поимкой мелкой домашней нечисти и организовывал выдачу ей причитающихся сливок, трое глупых мальчишек со второго курса стянули у смотрителя Коулмана ключи от чердака, вылезли на крышу центрального крыла, взгромоздились на одну из башенок, а слезть не смогли. Веттели попытался снять их самостоятельно, но они совсем одурели от страха, пришлось вызывать из Эльчестера пожарных с лестницей.
Ох, надолго запомнился ему тот многотрудный день, и повторения решительно не хотелось. Но разве он был вправе отказать своему, можно сказать, спасителю, не прийти ему на помощь в трудную минуту?
— Конечно же, я вас подменю, лейтенант, ни о чём не беспокойтесь. Ещё раз соболезную.
Токслей издал траурный вздох и удалился, провожаемый не менее траурным вздохом.
Предпоследний день «краснушных каникул» был безнадёжно испорчен.
…Квентин Орвелл вынесся ему навстречу из-за поворота — бледный, дрожащий, глаза смотрят дико, почти безумно.
— Мистер Веттели, там… там… — он никак не мог отдышаться.
— Что? Говорите же, Орвелл!
— Там Фаунтлери… Он…