Враг под покрывалом

Берджесс Энтони

– Нет. Прошу тебя, нет.

– Нет, – сказал секретарь Исполнительного военного комитета штата, рыжий мужчина с ланкаширским акцентом, – пока не покончено, ни в коем случае. И долго еще не покончим.

– Прискорбно слышать, – сказал Хардмаи.

– Руперт, – прозвучал резкий голос с танцевальной площадки, – надень сонгкок.

– Политики хотят поразмыслить. Понимаете, это один из способов выдворить нас. Их стеной окружают аборигены, они получают продукты, оружие, отлично поживают. А сторонники независимости пас упрекают во лжи. Знаете, мы предъявили им пару ранцев со снаряжением, ружья, даже фуражку

со звездой, – все настоящее, захвачено в джунглях, – а они нагло твердят, будто все это куплено в компании «Уайтуэйз».

– Очень скверно.

– Тут продукты кончаются. Бог знает почему, но кончаются. Паек риса в кампонгах сократился почти до нуля, черт возьми, тогда как в джунглях мы без конца обнаруживаем кучи еды. Мы до смерти обеспокоены и, казалось бы, заслуживаем хоть немножко симпатий. Проклятье, это их страна, не наша…

– Мать твою, раздолбай, убери от меня свои руки.

– Ладно, Кадыр, будь умницей. Выпьем по дороге хорошего черного кофе.

– Я не пьян, твою мать.

– Никто и не говорит. Немножко устал, вот и все. День был долгий.

– Не трогай меня, раздолбай.

– Ну, пошли. Бери его под другую руку, Касым.

– Можно очень хорошо провести время в Куала-Лумпуре. Там есть чудный отельчик, куда никто никогда не заглядывает.

– Наверняка все твердят, какая вы красотка. Не хочу повторять за другими. Просто скажу, вы, по-моему, что-то особенное.

– Нынче я получил необычайно важные сведения. Известно, что наш мистер Краббе был видным коммунистом.

– Нет.

– Да. А еще я всегда говорил, в каждом христианине найдешь коммунистическое учение. Вера одна и та же. Все индусы хорошие люди. У нас слишком много богов, чтобы стать коммунистами.

– Да.

– Но все это надо серьезно обдумать. Ужасно, что колледжем руководит выдающийся коммунист.

– Ужасно.

В полночь прием закончился. Султана с поклонами проводили в личные покои под аккомпанемент приблизительной версии гимна штата; гости направились к своим машинам. У ворот Истаны Абан впервые встретился с Краббе. Тепло пожал ему руку, сочувственно сверкнул глазами, ибо Краббе предстояло пострадать вдвойне: лишиться машины и стать рогоносцем.

Краббе с Фенеллой мрачно ехали домой. Приближаясь к кампонгу, один из них сказал другому:

– Не часто доводилось нынче вечером тебя видеть.

– И тебя.

– Так или иначе, что происходит?

– Вот именно. Что происходит?

– Простое общение.

– Порой общение заходит слишком далеко. Все смотрели на вашу парочку.

– И на вашу парочку все смотрели.

– Ох, брось, это никакого значения не имеет.

– Да. Наверно, вообще ничего не имеет значения.

Краббе в ту ночь спал прерывистым сном; лупа светила в лицо, Китайское море шумело в ушах. В четыре утра он проснулся в поту, в ужасе от старого сна – ему снился призрак, казалось, навсегда исчезнувший. Он был с первой женой в машине на скользкой январской дороге. Занос, пробитое ограждение, нырок ревевшей машины в речную ледяную воду, пузыри, неподвижное тело на пассажирском сиденье, лихорадочный прорыв из свинцовых глубин к холодному дыханию живой ночи, преступление, для которого нет искупления.

Он сел в постели, закурил сигарету. Слабые

звуки ночной тишины – краткое щелканье домашних ящерок за охотой, гул холодильника, питаемого домашним генератором, далекое лягушачье кваканье, ровное дыханье Фенеллы. Он взглянул на замершую фигуру на соседней кровати, почувствовал жалость. Она столько ему отдает, но никогда не получает в ответ теплоту, которую он проявляет даже к случайной любовнице. Сделать тут ничего не возможно: никто не займет место первой, единственной. И все же он верил: есть шанс, особенно после того, как другой страх преодолел боязнь опять сесть за руль, когда террористы в засаде ранили в руку водителя, и было нечего больше делать, только перехватить руль. Однако сон вернулся вместе с безнадежным сознанием, что Фенелла не стала для него тем, чем должна была стать. Слыша теперь шум моря, он содрогнулся при мысли о вновь смыкающейся над головой воде, о том, как его поглощает стихия другой женщины.

Краббе встал, не в силах вновь заснуть, может быть, даже боясь вновь увидеть тот сои, и вышел из спальни. В гостиной налил себе виски, очень медленно принялся его потягивать. Заметил на столе начатые Фенеллой стихи. Рукопись густо испещрена тщательными поправками в поисках верного слова и рифмы. С жалостью прочитал:

Земля, где птицы песен не поют, цветы Не пахнут, время не течет; тут Ритмы северной земли застыли; часы — Кусочки льда; и годы не идут, Стоят, подвластные лишь лунным фазам, А солнце здесь – Аллах, не аватара; [38] Жизнь чахнет, рассыпается под неусыпным глазом На радостное чавканье животного, чей разум Живет одним лишь днем. Далека и стара

38

Аватара – в индуистской мифологии нисхождение божества на землю и воплощение в смертном существе ради спасения мира.

Та жизнь, что измеряется годами и трудами, но День полета может к ней вернуть…

Стихи не очень хорошие – путаные, рифмы грубые. Бедная Фенелла. Но факт ее несчастья надо очень серьезно учитывать, а она, безусловно, никогда не будет счастлива здесь, на Востоке. Это не ее вина. Она принадлежит Северу, миру весны и осени, культур, выросших из ослабления и усиления солнца, – зимние соболя на обнаженных плечах, сияющих под центральным отоплением, книги у камина, родившиеся из огня мифы.

Он дважды предлагал ей вернуться в Лондон, ждать там окончания срока его службы, надолго расставшись друг с другом. А что потом? Он рассчитывал вернуться, работая на Малайю до выхода в отставку или пока Малайя ему это позволит. И если нельзя дать Фенелле большую любовь, надо дать хотя бы часть желаемого, – быть с ней, жить там, где у нее были бы библиотеки, и музыка, и балет, разговоры об искусстве; ведь для него место жительства не имеет большого значения. Только он чувствует, что сейчас его место в Малайе, что его долг – показать Малайе не самые безобразные западные аспекты, подготовить ее к управлению опасным западным двигателем.