Враг стоит на Востоке. Гитлеровские планы войны против СССР в 1939 году
Шрифт:
Руководство Красной армии, со своей стороны, надеялось в рамках всеобщей реорганизации и профессионализации дать важный импульс развитию собственной армии путем освоения принципов немецкого военного искусства. По-прежнему СССР оставался на международной арене в изоляции. Отовсюду грозили возможные интервенции и мятежи. Сотрудничество с рейхсвером позволяло СССР почувствовать себя более уверенно во взаимоотношениях с Польшей, которая считалась основным военным противником большевистской России.
В Берлине и в Москве тайное сотрудничество рассматривали не как «брак по любви», а как альянс по расчету, необходимость, продиктованную временем. Командование сухопутных войск состояло из ярых антикоммунистов, и их готовность вступать в подобные рискованные взаимоотношения объяснялась ожиданиями эволюционного развития Советской России.
Как известно, эти ожидания оказались иллюзией, тем не менее эта иллюзия владела умами немцев в 1930-е гг. Повседневная реальность должна была бы побудить военных и политиков Германии к куда более трезвому расчету. Немецко-польские отношения развивались в 1920-е гг. по сценарию холодной войны{30}. «Национальная борьба» в спорных приграничных областях разворачивалась при поддержке обеих сторон. Все демократические правительства Германской республики считали своим долгом оказать финансовую поддержку этническим немцам в Польше. Густав Штреземан, министр иностранных дел, лауреат Нобелевской премии мира, ввел Германию в состав Лиги Наций (1926), пытался установить баланс во взаимоотношениях с Францией и, как и большинство немецких политиков, не признавал границ с Польшей. Торговая война и поддержка немецкого меньшинства шли рука об руку с ожиданиями экономического и внутреннего коллапса Польского государства, который позволил бы начать пересмотр восточных границ. Ревизионистская политика Германии была нацелена на возвращение Данцига, Польского коридора и Верхней Силезии{31}.
Между тем Варшава могла претендовать на роль крупнейшего оборонного рубежа Европы в борьбе против советского коммунизма, несмотря на то что была окружена столь разными и враждующими между собой соседями. В Берлине по вопросу взаимоотношений с Россией отсутствовала единая точка зрения. У правых экстремистов и консервативного лагеря было основывающееся отчасти на расовой идеологии агрессивное отношение к русским, причем они развивали свои идеи под знаком антикоммунизма и антисемитизма. Эти идеи были сформулированы уже в XIX веке и в крайне экстремальной редакции распространялись «пангерманскими» пропагандистами вплоть до Первой мировой войны. Наряду с этим существовали русофилы, а также те, кто именовал себя сторонниками реальной политики[12], которых можно объединить в одно целое как фракцию Рапалло.
Для всех них — за малым исключением — была характерна ярко выраженная ненависть к Польше, уходившая корнями в тогдашнюю внешнеполитическую конфронтацию.
А потому организаторы штабных учений и авторы оборонной политики страны считали войну с Польшей потенциально возможной в любой момент времени, в конечном итоге она воспринималась как неизбежность. Однако с увольнением в отставку Секта (1926) и с началом долгосрочного систематического наращивания вооружений оборонительные стратегии стали приоритетным направлением военной политики. Были предприняты первые усилия, чтобы посредством завуалированных мероприятий модернизировать оборонные сооружения на Востоке. «Восточный вал» — пока что здесь отсутствовали известные нам из более поздней истории средства обороны (Версальский мирный договор запрещал таковые) — стал постепенно обретать очертания. Он был призван дать рейхсверу время в случае вторжения извне: сосредоточив на Одере малые силы, рейхсвер получал возможность задержать внезапное наступление поляков на Берлин до прихода более многочисленных сил. Особенно важную в стратегическом отношении проблему представляло обеспечение безопасности Восточной Пруссии в связи с существованием Польского коридора и нейтральным статусом Данцига.
Потенциально опасным противником по-прежнему оставалась Франция, которая, однако, с середины 1920-х гг. сконцентрировала свои усилия на обороне страны и занялась сооружением гигантской линии Мажино на
Во внутриполитическом и военном отношении Польша пока не укрепила свои позиции настолько, как того желал бы маршал Пилсудский. В 1923 г. он, недовольный, на время ушел из политики. Как и многие его современники, он был глубоко разочарован парламентской демократией. Его социалистическая и солдатская закалка требовала других форм организации государства и общества. В это время в Италии заставил говорить о себе некий Бенито Муссолини, немедленно превратившийся в ориентир для политического авантюриста Адольфа Гитлера. Однако любые сравнения с упомянутыми персонами неуместны, поскольку Пилсудский, в отличие от своих противников, правых националистов, мечтал не об этнически гомогенном государстве, а о Польше, которая станет «родиной многих наций, сообществом многих культур», включая иудейскую{33}.
В мае 1926 г. при поддержке многочисленных сторонников из числа военных и членов левых партий он устроил государственный переворот, сосредоточил власть в своих руках и управлял страной вплоть до своей кончины в 1935 г. Однако при этом Пилсудский редко и лишь непродолжительное время занимал значимые официальные должности. Он никогда не был президентом государства, он передал этот пост своему лояльному последователю Игнацию Мосцицкому. Пилсудский претворял свою политику в жизнь на посту министра обороны Польши. При этом он являлся общепризнанным верховным авторитетом в государстве. В стране, по крайней мере до конца 1920-х гг., существовала более или менее активная оппозиция, имевшая своих представителей в парламенте. Однако этой оппозиции последовательно чинились препятствия с целью не допустить ее прихода к власти. В историографии этот режим известен как «диктатура разума», сам Пилсудский называл свою политическую концепцию «Sanacja» («санация», оздоровление). Политические труды Пилсудского, тексты его речей были включены в сенсационное немецкоязычное издание его произведений, опубликованное в 1935 г., — об этом издании будет подробно сказано ниже. В том же году, незадолго до кончины Пилсудского, вступила в силу конституция, утверждавшая авторитарную систему правления.
Польская армия, которой Пилсудский руководил лично с 1926 г., была отнюдь не в блестящей форме. Владислав Сикорский (1921–1922 гг. — начальник Генерального штаба, 1922–1923 гг. — премьер-министр, 1924–1925 гг. — военный министр), доверенное лицо маршала, опубликовал в 1928 г. в Париже свои воспоминания о войне 1920 г{34}. Анализируя сильные и слабые стороны польской армии, он особо подчеркивал недостатки в планировании боевых действий, указывал на пассивность и боязливость командующих среднего и низшего звена, ошибки в тактическом и оперативном планировании, неразвитость оборонительных сооружений, а также слабую подготовку офицерского корпуса. Польской армии недоставало, по мнению многих, наступательного порыва, а также способности реагировать быстро и энергично, в том числе в условиях обстрела.
В Министерстве рейхсвера в Берлине этим наблюдениям было уделено большое внимание. Они подтверждали собственные впечатления немцев и свидетельствовали о том, что после 1920 г. польская армия не достигла большого прогресса в своем развитии. Эта точка зрения была распространена вплоть до 1939 г. В 1927 г. рейхсвер провел тайную оценку состояния польской армии{35}. Немцам импонировал политический вес польской армии в государстве — это и понятно, если принять во внимание наличие в Германии правительственной системы, в которой командование рейхсвера утратило присущий ей ранее авторитет.