Враги народа. Реквием по русским интеллигентам
Шрифт:
Игорь Борисович Паншин:
– Вавиловский Институт был замечательный, и кадры там были великолепные. Жили мы в квартире, расположенной в самом здании Института растениеводства, на углу Мойки и Невского, так что я имел счастливую возможность знать и наблюдать многих выдающихся учёных. Это и сам Н.И. Вавилов, и его заместитель Жуковский, и В.Е. Писарев.
О каком-то серьёзном знакомстве с Вавиловым говорить, конечно, не приходится. Встречи были довольно-таки минутные. Только один раз я был у него дома, на квартире: отец послал за какой-то книжкой или, наоборот, отнести её Николаю Ивановичу. Больше приходилось сталкиваться на работе. Впечатление он производил самое приятное. Очень быстрый,
Смутное время началось в 34-35-м годах, с появлением в институте Лысенко и его сближением с Презентом. К Вавилову зачастили всякого рода комиссии, ревизии. Николай Иванович очень выдержанный был человек, но это, как я слышал от отца, действовало на него удручающе. Тучи над институтом сгущались. В 1935-м уехал в Москву и перешёл на работу в Институт свекловичного полеводства отец. Тогда же ушёл Виктор Евграфович Писарев. Ему тоже в своё время, как и отцу, досталось «посидеть». Для таких людей оставаться в опальном институте было небезопасно. К тому же они своим присутствием усложняли положение самого Вавилова, потому что эта кампания против него и против генетики разворачивалась уже вовсю.
Валерий Николаевич Сойфер, советский и американский биолог, генетик, историк науки:
– Когда рассуждают о том, какой вред нанёс России коммунистический режим, обычно говорят о загубленных бесправными арестами жизнях, о десятках миллионов, посаженных в сталинское время (из них около 13 миллионов по политическим статьям), но редко касаются вреда, нанесённому престижу России в мировой науке.
В 1935 году Трофим Денисович Лысенко вызвал горячее одобрение Сталина заявлением на митинге в Кремле, что среди учёных есть вредители. Это предопределило бурный карьерный рост Лысенко: он стал академиком трёх академий, заместителем председателя Совета Союза, директором двух институтов, президентом Академии сельхознаук и членом президиума АН СССР.
Начиная с 1937 года, он твердил, что генетика – враждебная социализму наука. Этот призыв был созвучен собственным взглядам Сталина, и в 1948 году генетику в СССР запретили решением Политбюро партии коммунистов. Административному запрету подверглись и другие научные дисциплины – педология, математическая статистика, кибернетика, отрасли медицины, связанные с психологией и психоанализом, разделы лингвистики и истории.
Эти запреты ломали судьбы учёных, развивавших новые направления и выводивших Россию в число передовых. Изучение гонений на генетику в СССР даёт немало примеров этого рода. Например, великий русский биолог Николай Константинович Кольцов (он действительно по любым мировым стандартам – великий учёный) в 1903 году – за три четверти века до того, как в мировой (западной!) биологии осознали, что во всех клетках существует цитосклет, предложил и сам термин (теперь его приписывают нобелевскому лауреату Кристиану Рене де Дюву) и экспериментально обосновал его существование.
Он же за четверть века до Дж. Уотсона и Ф. Крика развил представление о двунитчатости наследственных молекул. Уотсону и Крику за их гипотезу двуспиральной ДНК дали Нобелевскую премию, а Кольцова (публично критиковавшего лысенковщину и в 1936 году газету «Правда» за обман читателей), скорее всего, отравили в 1940 году в Ленинграде, подсунув ему бутерброд с ядом, вызвавшим паралич сердечной мышцы.
Другой не менее показательный пример: в начале ХХ века Сергей Сергеевич Четвериков разработал модель «волн жизни», объяснявшую всплески эволюции видов в случае развития огромного числа особей видов в отдельные годы, затем предложил объяснение «основного фактора эволюции насекомых». Последнюю из указанных работ тут же перевели на английский язык. Наконец, в 1926 году Четвериков опубликовал своё объяснение роли мутаций в эволюции
Можно себе представить, как бы старались и финансово, и морально поддержать такого учёного в любой другой стране мира. А в СССР Четверикова арестовали в 1929 году по совершенно ложному обвинению и выслали из Москвы на 5 лет, не разрешив вернуться на своё прежнее место работы и жительства после окончания ссылки. Наука СССР пострадала от этих драконовских, незаконных и глупых мер, Россия потеряла приоритет, потому что через несколько лет американец С. Райт и англичанин Р. Фишер повторили выкладки Четверикова, а Россия осталась позади (…)
Новый мир, № 3, 2009 г.
Ирина Борисовна:
– Я окончила университет в январе 1934 года, а летом отец отправил меня в Тибердинский санаторий Академии наук с подозрением на туберкулёз, который не состоялся. Там я познакомилась с Андреем Викторовичем Т., биохимиком из Москвы, вскоре вышла за него замуж и переехала в Москву.
– Всё так легко?
– Ну что – переживаний не было. Мне было тогда года 24, наверное, и вроде надо было выходить замуж. И человек этот был весьма культурный и весьма образованный, он окончил два или три вуза и вроде считалось – подходящий муж.
– Вы полюбили его?
– Ну мне он нравился, он мне импонировал тем, что был серьёзным учёным. Сказать, что я в него влюблена была – нет, пожалуй. Потому что влюблена я была длительно в Георгия Васильевича Артемьева. Когда мы уехали из Киева, наша связь оборвалась, но всё равно Жержик для меня был пределом мужской прелести.
Из Записок Георгия Васильевича Артемьева
«…Я вырос в Киеве и учился в Киевском университете, славном именами таких учёных-естествоиспытателей как А.Н. Северцев, И.И. Шмальгаузен, М.М. Воскобойников, С.Н. Реформатский, Холодный и др. Со мной вместе училась Ирина Борисовна Паншина, ставшая впоследствие моей женой. Её отец, Борис Аркадьевич Паншин, до революции состоятельный человек, в 30-е годы видный научный работник, растениевод и селекционер и мать Екатерина Васильевна, в девичестве Чернова, относились к числу старой русской интеллигенции, связанной совместной учёбой и дружбой, родственными связями, общностью социальных идеалов как с упоминавшимися, так и с многими другими видными учёными нашей страны (…)
В 1931-32 гг. я работал в плодово-ягодном институте в Киеве, где общался с такими видными работниками сельскохозяйственной науки как В.И. Семиренко (представитель 3-го поколения русских помологов – «Ренет Семиренко»), энтомолог Н.А. Гросгейм (брат ботаника А.А. Гросгейма), фитопатолог А.И. Боргардт и др.
В период работы в Сочи мне неоднократно приходилось встречаться с Н.И. Вавиловым, Н.М. Тулайковым, В.Н. Любименко и другими. По-видимому, семейная обстановка и встречи с этими людьми помогли мне ассимилировать некоторые элементы общей духовной культуры, свойственной настоящей русской интеллигенции, выработать правильное представление о прогрессивных мировоззренческих позициях биологии и отношение к научной работе, к расширению своих знаний, как к такой же неотъемлемой части своего бытия, как дыхание и пища».
Ирина Борисовна:
– В декабре 1934 года был убит Киров, пользовавшийся в Ленинграде необычайной популярностью. Когда мы, студенты, проходили на демонстрации по Дворцовой площади и на трибуне стоял Киров, мы орали так, что на Миллионной никто уже не мог говорить. После убийства весь город затих, как перед бурей. Через некоторое время она и разразилась.
В 1936 году отец переехал в Москву в Центральный институт свекловодства (ЦИНС) на Миусской площади. Кроме ЦИНСа отец работал и консультировал в Институте лекарственных растений, в Институте картофеля, в Институте технических культур и в Комиссии Совконтроля.