Вранье
Шрифт:
Шура уже десять минут звонил в дверь, но никто не откликался. Он сделал несколько кругов вокруг дома и зашел опять. Это был тот редкий случай, когда Вени не было дома.
Опомнился, когда часы показывали 9:15. Добежал до театра за восемь минут. Стоял испуганный и потный. Было не совсем понятно, то ли спектакль еще идет, то ли люди уже разошлись. В холле было светло, но пусто. Он заставлял себя смотреть на часы не чаще, чем раз в пять минут. Для этого считал пять раз по шестьдесят. Иногда сбивался, выдергивал руку из кармана, судорожно всматривался в циферблат.
Первые зрители показались в начале одиннадцатого.
– Вы знаете, я такого никогда в жизни не видела! Вам обязательно, обязательно надо сходить!
Шура попытался состроить снисходительную улыбку, мол, какие проблемы, всегда успею. При этом он судорожно соображал, как же перейти к следующему этапу так, чтобы девушка не дай бог не подумала, что он требует благодарности за оказанную услугу.
– А знаете, я не просто так вернулся!
– А вы вернулись?
Реакция несколько обескуражила.
– А вы думаете, я тут три часа круги наматывал?
– Я, честно говоря, ничего не думаю.
В ее голосе почувствовалось раздражение.
– Вы, наверное, удивитесь, но я хотел бы вас проводить.
Она рассмеялась, и они пошли через дорогу к метро. В поезде напряженно молчали, и Шуре казалось, что она вот-вот попрощается и выйдет. Он попытался расспросить о спектакле, но она сказала, что такое не пересказывают, что это надо увидеть самому. Он поспешно согласился. У самого подъезда он быстро попросил телефон, она так же быстро продиктовала, и они распрощались.
Шура был недоволен собой, но и немного разочарован, оттого что девушка не спросила, почему он продал ей билет. Было обидно, что она даже не попыталась оценить его поступка.
Утром разбудило солнце. Очень яркое, оно больно било по глазам, пробиваясь в тонкие щели жалюзи. Он хотел встать, чтобы замкнуть жалюзи, но почувствовал страшный холод. Мороз и солнце… Как же они тут живут без отопления! Встать удалось только с третьей попытки. Он быстро натянул спортивные штаны и свитер и выскочил в коридор. Пока сидел в туалете, прислушивался. Из комнаты, которую Фира называла салоном, доносился голос диктора. Диктор определенно вещал на русском языке, но было не совсем ясно, радио это или телевизор. Все-таки добрая она бабка, сопереживающая. Как вчера его слушала. Он уже забыл, кто в Москве последний раз так его слушал. Да ему бы и в голову не пришло разразиться перед кем-либо таким длинным монологом. И правда, что он так разболтался? В комнате он начал разбирать чемодан, но потом подумал, что неудобно, что надо бы выйти, поздороваться с бабкой, оказать уважение.
Фира сидела на диване и смотрела новости. На Шурино приветствие откликнулась неожиданно сухо:
– Вы что завтракать будете?
– Ну, я не знаю.
– У меня есть чай и есть немного кофе.
– Чай, если можно… Ой, а давайте я сам возьму!
Шура чувствовал, что в чем-то провинился, но пока не мог понять в чем.
– Сами вы пока не будете брать, потому что еще не умеете.
Шура кивнул и поплелся за ней на кухню.
– Вы ведь можете захотеть вторую чашку?
Шура хотел ответить,
– Но даже если вы не захотите, я найду, как его использовать.
– Кого?
– Пакетик…
Она поболтала пакетиком в кружке и осторожно переложила в маленькое прозрачное блюдце.
– Что вы на меня так смотрите, пакетик чистый. Если вы не захотите, может, я потом захочу.
Шура согласно закивал. Она отнесла кружку в салон, вернулась на кухню и вынесла вазочку с печеньем.
Чай был горячим и Шура решил подождать. Сидел молча, боясь пошевелиться. Фира чем-то гремела на кухне.
– Шура, вы гречневую кашу будете?
– Нет, спасибо.
– Ну, если потом захотите, скажете.
– Да, конечно.
Он прихлебывал чай, а она опять села рядом и включила телевизор. Шура пригляделся и понял, что это российские новости и канал российский, первый. Фира неожиданно заговорила:
– Вы меня конечно извините, но вот вы в туалет ходили и воду спускали…
Его прожгла страшная догадка, что он забыл спустить воду. А она могла подумать, что он всегда так делает. Но тут он вспомнил, что воду точно спускал, он еще ручку разглядывал.
– Я спускал.
– Я знаю, что спускали. три раза.
Старушка была явно не в себе, и надо было как-то пошутить, чтобы перевести разговор на другую тему, но он не успел.
– А зачем?
– А что, в Израиле воду не спускают?
– Как раз в Израиле воду спускают. Но один раз.
– Это что, традиция такая?
– Это не традиция. В Израиле экономно относятся к воде. Шура, бачок у меня хорошо работает, одного раза вполне достаточно. А все остальное – баловство. Вы просто делаете это, не думая. Привычка такая. Дурацкая. Так что давайте сразу с этой привычкой расставаться.
– Давайте.
– Все я сказала, и больше мы к этому разговору не возвращаемся. Так будете гречневую кашу?
– Нет, спасибо. Я по утрам совсем не голодный.
Она унесла его чашку и вазочку с печеньем. Попросила посуду пока самому не мыть. Сейчас он уставший, а со временем она ему покажет, как здесь моют посуду.
Он опять сидел в комнате и тупо смотрел в просветы между жалюзи. На улицу почему-то выходить было страшно. За окном шла чужая жизнь, а в нее лучше погружаться постепенно. Интересно, сколько может продолжаться эта игра? А что там, дома, не игра? Раз он уехал, значит, там ему было невыносимо. Он не должен это забывать. Легче всего сразу сдаться и вернуться всем на осмеяние. Да и мама уже начала оформление. От этой мысли стало совсем тошно, хотелось зажмуриться и не знать, не думать о том, где он, зачем и на сколько.
В двенадцать надо быть в ульпане, на собрании новой группы.
Шура вышел покурить и наткнулся на толстого Сему. Сема загораживал проход, все выходящие толкали его, а он шумно пыхтел, но с места не сдвигался. Шура почувствовал раздражение и решил сделать Семе замечание. Обычно после он всегда жалел, что не сдержался, но сегодня что-то не получалось остановиться.
– Ты что, не видишь, что люди выходят?
Сема смотрел на него мутными глазами, но взгляд был невидящим, и это еще больше распалило Шуру.