Врата Мертвого Дома
Шрифт:
Все остальные молчали, пока наконец Ченнед не решился выразить общее недоумение:
— Что это значит, колдун?
Бальт сказал:
— Слова, рождённые дыханием, может услышать… мстительный, подозрительный бог. Если другого пути нет, Сормо, действуй.
Колдун медленно кивнул.
Через некоторое время Бальт громко вздохнул, затем приложился к бурдюку и заговорил:
— Камист Релой двинулся на север. Он переправится в устье — в городе Секале есть каменный мост. Но на этом он потеряет десять, может быть, одиннадцать дней.
— С нами останется пехота Гурана, —
Широкий рот Бальта сжался в тонкую линию.
— Колтейн объявил, что завтра будет день отдыха. Скот забьют, вражеских коней разделают и приготовят. Оружие и доспехи — починят.
Дукер поднял голову.
— Мы по-прежнему направляемся в Убарид?
Никто не ответил.
Историк рассматривал военачальников. Никакой надежды в их лицах он не увидел.
— Город пал.
— Так сказал титтанский вождь, — сказал Сон. — Он ничего не терял, когда сообщил нам это, — всё равно умирал. Бездна говорит, что он сказал правду. Малазанский флот бежал из Убарида. Теперь десятки тысяч беженцев гонят на северо-восток.
— Новая порция крикливых аристократов сядет на шею Колтейну, — с кривой ухмылкой бросил Ченнед.
— Но это невозможно, — сказал Дукер. — Если нельзя идти в Убарид, то какой же город открыт для нас?
— Только один, — сказал Бальт. — Арэн.
Дукер выпрямился.
— Безумие! Две сотни лиг!
— И ещё тридцать, если быть точным, — сказал Сон и осклабился.
— Пормкваль контратакует? Выйдет на север, чтобы встретить нас на полпути? Он вообще знает, что мы живы?
Бальт не сводил глаз с Дукера.
— Знает ли? Думаю, да, историк. Выйдет ли из Арэна? Контратакует? — Старый воин пожал плечами.
— Я по дороге сюда видел отряд инженеров, — сказал Сон. — Они все как один рыдали.
Ченнед спросил:
— Почему? Их невидимый командир лежит на дне Секалы с полной глоткой ила?
Сон покачал головой.
— У них закончилась «ругань». Осталась только пара ящиков шрапнели да «горелок». Можно подумать, у них всех только что матери дружно на тот свет отправились.
Наконец заговорил Колтейн:
— Они молодцы.
Бальт кивнул.
— Да. Хотел бы я там быть и видеть, как дорога взлетела на воздух.
— Мы там были, — сказал Дукер. — Победа лучше на вкус, если её не портят жуткие воспоминания, Бальт. Наслаждайся ею.
Дукер проснулся в своём шатре от того, что его плеча коснулась маленькая мягкая ладонь. Он открыл глаза в темноте.
— Историк, — произнёс голос.
— Бездна? Который час? Сколько я спал?
— Около двух, — ответила она. — Колтейн приказывает тебе идти со мной. Немедленно.
Дукер сел. Он слишком устал вечером, так что просто бросил свой спальный мешок на землю. Одеяло было мокрым от пота и росы. Историк задрожал от холода.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего. Пока что. Ты должен видеть. Быстрей, историк. У нас мало времени.
Он вышел наружу, лагерь тихо постанывал в самый тёмный час перед зарёй. Тысячи голосов сливались в один жуткий, леденящий
Следуя за юркой, укрытой шерстяным плащом фигуркой Бездны, историк погрузился в печальные мысли. Мёртвые ушли во Врата Худа. Живым осталась только боль потери. Как императорский историк Дукер видел много народов, но ни у одного из них не было обрядов горя. Какими бы ни были наши личные боги, один Худ примет нас всех, единый в тысяче обличий. Когда дыханье его Врат касается нас, мы все кричим, чтобы отогнать эту вечную тишину. Сегодня мы слышим семаков. И титтанцев. Без лишних обрядов. Кому нужны храмы и жрецы, чтобы направлять излияния горя и отчаянья — когда всё свято?
— Бездна, почему виканцы не скорбят сегодня?
Она полуобернулась, не сбавляя шаг.
— Колтейн запретил.
— Почему?
— Об этом спроси его. Мы не оплакивали потери с самого начала пути.
Дукер долго молчал, затем сказал:
— И что ты сама и другие в трёх кланах чувствуете по этому поводу, Бездна?
— Колтейн приказывает. Мы повинуемся.
Они подошли к границе лагеря виканцев. За последними шатрами протянулась мёртвая полоса шириной, наверное, в двадцать шагов, за ней возвышались наспех сооружённые плетни, из которых на уровне конской груди торчал частокол заострённых бамбуковых жердей. Всадники клана Куницы постоянно патрулировали укрепления, не сводя глаз с тёмной равнины.
На мёртвой полосе виднелись две фигуры — одна высокая, другая низкая, обе худые, точно призраки. Бездна подвела к ним Дукера. Сормо. Нихил.
— Неужели только вы остались? — спросил историк, обращаясь к высокому колдуну. — Ты же говорил Колтейну, что потерял лишь двоих.
Сормо И’нат кивнул.
— Остальные дали отдых своей юной плоти. Дюжина лошадниц ухаживает за конями и несколько целителей помогают раненым солдатам. Мы трое — самые сильные, поэтому мы здесь. — Колдун шагнул вперёд. В нём чувствовалось лихорадочное возбуждение, в голосе звучала просьба о чём-то, чего историк дать не мог. — Дукер, чьи глаза отыскали мои сквозь марево призрака Вихря в шатре торговцев, услышь мои слова. Ты услышишь страх — всякий его перезвон. Ты сам не чужд песни этого тёмного хора. Знай, что сегодня ночью меня терзают сомнения.
— Колдун, — тихо проговорил Дукер, когда Бездна шагнула вперёд, чтобы встать по правую руку от Сормо, и развернулась, так что все трое теперь смотрели на историка, — что здесь происходит?
В ответ Сормо И’нат поднял руки.
Всё вокруг вдруг изменилось. Дукер увидел морены и каменистые осыпи за спинами трёх колдунов, тёмное небо словно пульсировало чернотой над головами. Земля под мокасинами Дукера была влажной и холодной. Он посмотрел вниз и увидел тонкую корочку льда, которой схватились лужи мутной воды. Безумные узоры на льду отблёскивали мириадом цветов, отражением невидимого источника света.