Врата Войны
Шрифт:
Сказать честно, у меня было такое чувство, что все это происходит не со мной, как будто не я собрался изменить Великой Германии и непобедимому вермахту; и теперь мне просто интересно, получится у меня что-нибудь или нет. Как ни странно, но все получилось. У выезда из деревни вообще не было выставлено никакого поста, сказывались последствия авианалета и вызванного им хаоса. Зато у поворота на трассу стояли сразу два задерганных солдата из мотоциклетного батальона, причем у одного из них голова под каской была замотана окровавленной повязкой, а второй сильно хромал. Притормозив машину, я хладнокровно угостил этих кригскамрадов сигаретами и объяснил, что наше начальство послало меня оборудовать секрет с пулеметом у следующего перекрестка
Затянувшись сигаретой и блаженно выпустив ароматный дым, старший патруля сказал, что в ту сторону, вообще-то на разведку уже уехали их мотоциклисты из второй роты, но потом в той стороне была большая стрельба и взрывы, а в воздухе кругами летали машины, похожие на огромных стрекоз. И с тех пор от второй роты ни ответа, ни привета. Так что, возможно, ее уже нет, и начальство не зря озаботилось блокпостом. А то ударят в спину — а мы тут голые и без штанов. И вообще, местные русские воюют не по правилам — прошло всего полдня, а от батальона хорошо если осталась полнокровная рота…
Вежливо дослушав излияния обиженных мотоциклистов, мы повернули в северном направлении и поехали по той дороге. Разумеется, мы не собирались устраивать никакого пулеметного гнезда, просто нам надо было уехать как можно дальше от черного облака, чтобы выбрать место, где мы сможем сдаться в плен. После километра с небольшим дорога стала постепенно поворачивать влево — и тут мы увидели то, что осталось от мотоциклетной роты. Разбросанные по дороге разбитые и сгоревшие мотоциклы, валяющиеся повсюду трупы немецких солдат, запах паленой резины, разлитого бензина и пороховой гари. И тишина. Ни единого стона или шевеления. Слишком поздно я догадался, что после обычного авианалета, особенно если он случился недавно, так не бывает. Обязательно кто-нибудь останется в живых и будет стонать или взывать о помощи. А тут тишина как в морге, где, как в студенческие времена говорили мои коллеги-медики: «…покойники не стонут, потому что уже не мучаются».
И вот, когда господин Тимофейцев маневрировал на дороге, пытаясь объехать сгоревшие мотоциклы и разбросанные трупы, раздался негромкий хлопок — и машину резко повело влево, очевидно, одна из разбросанных повсюду железок или острый снарядный осколок пропороли колесо. Без всяких задних мыслей я вылез из машины и начал обходить ее по кругу, чтобы посмотреть, что произошло. Тимофейцев вылез мне навстречу, вытащил из багажника сиденья домкрат, после чего мы оба наклонились над проколотым колесом. Последнее что я помню, это удар по затылку, из-за которого я с размаха приложился лбом о крыло машины, потом пинок по ногам, после чего земля ушла куда-то в сторону — и благословенная темнота…
Очнулся я со связанными за спиной руками и заткнутым ртом, сидящий на маленькой полянке под какой-то елкой. Напротив, под таким же деревцем, сидел так же увязанный Тимофейцев, тут же стояли вещмешок с патронными коробками и пулемет, а также та большая сумка, которую мы умыкнули у гауптмана Зоммера, оставив его с носом. Как там говорилось в русских сказках? По усам текло, а в рот не попало. Но это было далеко не все. Тут же присутствовали люди, которые взяли нас в плен. Честное слово, первой моей мыслью было, что я попал в лапы к настоящим лесным лешим; и только потом, присмотревшись, понял, что ошибся. Но ошибиться было немудрено. Наши пленители были одеты в свободные лохматые накидки, делающие их похожими на кочки или кучи прошлогодней травы, а их лица, размалеванные черными и зелеными полосами, наводили меня на мысль о каких-то свирепых дикарях. Старший этих леших, заметив, что я пришел в сознание, подошел ко мне и выдернул изо рта кляп.
— Name, Dienstgrad, Einheit? (Фамилия, имя, воинское звание, должность и часть?), — угрожающе произнес он, склонившись надо мной.
— Унтер-офицер Николас Шульц, — ответил я командиру
— Гут, — утвердительно ответил тот, — по-русски нам действительно разговаривать будет удобнее. Странный ты, какой-то унтер-офицер вермахта Николас Шульц — общительный, и по-русски говоришь неплохо. Те, что были до тебя, упирались до последнего, и нам приходилось применять к ним разные малоприятные меры воздействия. Скажи мне теперь, suka, откуда вы взялись тут на нашу голову?
— Мы пришли из вашего прошлого, — ответил я, — из августа сорок первого года. То черное облако, которое находится рядом с селом Красновичи, на самом деле является туннелем, который соединяет ваше и наше время. Наш взвод случайно находился поблизости в тот момент, когда оно образовывалось, и лейтенанту Рикерту пришло в голову послать в него для разведки солдата-телефониста с аппаратом и катушкой, который и обнаружил выход в какое-то другое место. На самом деле место было то же самое, только тут стояла ночь, и солдат его не узнал. Само по себе это явление было сочтено потенциально опасным и было решено продолжить разведку и взять языка. Так мы узнали, что это не другое место, а другое время, и доложили об этом по команде, а об остальном вы уже знаете.
— Да, черт возьми, знаем, — ответил «леший», — вы не только вторглись на нашу территорию, и тем самым де-факто объявили нам войну, вы уже успели натворить такое, после чего вас даже не будут брать в плен, расстреливая как бешеных собак.
— Я не понимаю, о чем вы говорите? — возразил я, — я лично не совершал никаких злодеяний.
— Не ты, так твои приятели-мотоциклисты, которые расстреляли из пулеметов колонну эвакуируемых школьников, — последовал суровый ответ.
— Нет, нет и нет, — возразил я, — мы — то есть я лично и мой товарищ — тут ни при чем. Это все генерал Модель, который отдал мотоциклистам приказ вести себя так же, как и на территории большевистской России. Он фанатичный нацист и не делает разницы между вами и большевиками. А мой товарищ вообще не является солдатом германской армии. Я одел его в форму моего убитого солдата только затем, чтобы вывезти из зоны боевых действий. На самом деле он и являлся тем самым языком, которого наша разведка первым захватила на вашей территории… Но сперва я попрошу вас засвидетельствовать, что мы с ним специально направлялись прочь от позиций германской армии, чтобы сдаться представителям русских властей…
— Так, — оживился мой собеседник, — это уже интересней. Только вот скажи, какой тебе лично во всем этом интерес?
— Я ведь тоже немного русский, — ответил я, — я так хорошо говорю по-русски потому, что родился в 1908 году в Санкт-Петербурге. И отец мой там родился, и дед. Двести лет наш род служил русским царям, а потом нас выкинули прочь, сказав, что немцы России больше не нужны… Но я все равно считал себя настолько же русским, насколько и немцем, и весь этот поход Адольфа на Восток был мне как нож поперек сердца.
— Земляк, значит, — кивнул человек в лохматой одежде, — и что же ты, земляк, делаешь в германском вермахте у Адольфа, да еще в его любимых элитных танковых войсках?
— Меня призвали, — пожал я плечами, — в военное время Германии не нужны преподаватели романо-германской филологии, а раз я не захотел поступать в офицерскую школу, то так и остался унтер-офицером. Господин офицер, мой товарищ сказал мне, что как уроженец Санкт-Петербурга я имею право на русское подданство?
— Не знаю, — ответил «леший», — может, имеешь, а может и нет. Все зависит от важности тех сведений, которые ты сумеешь сообщить нашему командованию. Но что может знать простой унтер-офицер, да еще и преподаватель романо-германской филологии? Короче, отправлю я вас в штаб дивизии, пусть там и разбираются, а то мне недосуг.