Вражий питомец
Шрифт:
Когда согласие на просьбу дочери утишило горесть Эрика, он велел призвать к себе Владимира.
Величественная наружность его удивила Эрика.
— Спросите его, на каком языке может отвечать он на вопросы мои? — сказал Эрик, обратись к окружающим.
— На твоем, Конунг, — отвечал Владимир на Свейском языке.
— Кто ты, муж благородный? — спросил Эрик.
— Если б я был гость твой, тебе бы нужно было знать мое имя; но знать имя пленника нет пользы; спроси лучше, какой выкуп дам я за себя.
— Ты кладешь сам на себя дорогую цену.
— Потому что ты продаешь чужой товар и не знаешь ему цены.
— За дар свободы я хочу знать — кто ты?
— Если б ты купил мою свободу на поле битвы, ты знал бы ей цену и,
— Но если я узнаю имя твое? — произнес Эрик, улыбаясь.
Владимир взглянул на него с удивлением.
— Не знаю, кто бы тебе сказал его.
Эрик приказал всем удалиться и продолжал:
— Садись, я знаю, кто ты: гордость твоя не допускает соединить имя Зигмунда Фэрейского со словом пленник; но ты теперь гость мой, садись!
— Гость нежданный, и не Зигмунд, а Владимир Князь Великого Новгорода.
— Владимир! — вскричал Эрик. — Вот странный случай! но для чего Владимиру разъезжать по морям, подобно Викингам?
— Я тебе расскажу причину, Эрик; я не с товарами ехал и не наниматься в службу, — отвечал Владимир.
Эрик велел подать золотые бокалы и вина. Из тронной залы перешел он с гостем в рыцарскую Биор-залу, названную в честь Биор-залы бримера; сели подле круглого стола, налили кубки, и Владимир рассказал причину поездки своей к Олофу Тригвазону.
— Если б я знал твой нрав, Эрик, я бы не минул сам твоих тихих заводей, — прибавил он.
Эрик предложил ему дружбу, братство, корабль для поездки в Нориге и обещал хранить в тайне имя его; но просил пробыть у него в Упсале юбилей в честь Инге-Фрея.
Владимир согласился.
Это празднество совершалось чрез каждые семь лет в воспоминание Инге-Фрея, внука Одинова, построившего в Упсале, в 220 году, храм по образцу Азгардского храма, коего описание сохранил Платон.
Сей храм стоял на возвышенном холме и обведен был Ормуром, чешуйчатой стеною, уподоблявшеюся священному Дракону, который, свернувшись, обнял собою вершину холма. Огромная пасть Змея служила входом в пространный двор, посреди коего возвышалось крестообразное здание с бесчисленными верхами и иглами. Каменные поседевшие стены изрезаны были рунами и изображениями. Пред входом был подъемный мост на гранитных цепях; каждое звено было в две пальмы длины и в полторы ширины, и предание говорило, что каждая цепь вырублена из цельного камня. Преддверие составляли два отдельных столба. Круглый свод уподоблялся радуге, по которой неслась четырехконная колесница Тора, увенчанного лучами солнечными. Вправо от преддверия возвышалась необъятной толщины сосна, насаженная самим Инге-Фреем, как символ постоянного блага; из-под корней ее истекал чистый источник. Это семисотлетнее дерево обнесено было оградой, и перед ним теплилось пламя на жаровне жертвенника.
Под сводом алтарэ, испещренным резьбою, золотом и разноцветными камнями, и под драгоценным навесом, на возвышении, устланном шелковой раззолоченною тканью, стоял тройственный престол. На верхней беседе восседал Один в венце с тремя золотолиственными ветвями. Образ Одина осенен был густыми ниспадающими волосами и бородой; левая рука его лежала на плече Тора, сидящего на второй беседе, одною ступенью ниже. Над главою Тора был блестящий лик солнца, усыпанный светлыми камнями. На третьей беседе, ниже Тора, восседала Фрея, божество любви. На главах Тора и Фреи также короны, одежда испещрена сокровищами, руки воздеты к небу, десница указывает на Одина.
В нишах Алъга, по сторонам, стояли на подножиях истуканы 12 Диаров Одиновых, верховных судей Хеймдалла.
Когда Владимир и Эрик вступили в храм, сопровождаемые двором и народом, — которого толпы в тишине стекались со всех сторон к святому холму, — на хорах раздались звуки цимбалов и Ваалхорнов.
Главный жрец, в позлащенной
Между тем громогласный хор Гальдраров пел волхования Одиновы:
Знаю я песнь, звуки ее, как щит от стрелы, от копья и меча; Колеблется твердь, в небеса заплескала пучина. Шипит Ормургандур, цепями звуча; Но в мир тишиной пронеслась песнь Одина! Знаю я песнь, звуки ее, как семя, падут на поля: Ложатся на нивы росой благотворного неба; И тучную пажить приносит земля; Волнуются морем колосья насущного хлеба! Знаю я песнь, звуки се внятны — для слуха Мидгардских жильцов, И в недрах земли, и в глыби морей, в колыбели и в гробе, — И глухорожденным, и праху отцов, — Младенцам в святой материнской утробе.Когда жертвоприношение совершилось и пламень обнял непорочные жертвы, Блотад оросил чашу Лаут-боллу кровью, почерпнул освященного вина, испил сам во здравие богов и поднес Эрику, Владимиру и знатнейшим спутникам Конунга. После сего вошел он на кафедру и читал поучения Одина. Потом, опустив руку в урну, стоявшую подле него на треножнике, вынул строфу пророчеств Сифы, начертанную Фимбультиром на медных досках, и прочел:
Солнце чернело, тонула земля, Падали светлые звезды; Боролись стихии друг с другом, Вздымалися волны до неба, Но чудище воет в пучине огня; Видит, что все возвращается снова в пределы: Земля показалась из вод, раскинулась зелень по Иде, Буря прошла, орел воспарил, На горах раздались добровестные звуки!Обряд кончился; вышли из храма. Эрик повел Владимира в свои чертоги, угощал его под именем посла Конунга Гардарикии и полюбил его как сына.
На пирах видел Владимир меньшую дочь Эрика, Мальфриду; красота ее поразила его, хотя память о неизвестной деве Новгорода в нем еще не потухла.
Беседуя однажды, Эрик заметил, что дочь его нравится Владимиру; он сам предложил ему Мальфриду и как будущего зятя повел его в залу предков.
— Поклонись со мною, — сказал он, — царям древнего царства.