Вредители
Шрифт:
Хозяин подошёл к той самой двери и отодвинул, словно приглашая незваного гостя.
– А ты ещё занимаешься этим свои юхицу?- поинтересовался он.- Мне Соноко что-то про это рассказывала. Что ты в своём возрасте уже изрядный каллиграф.
– Я хоть и каллиграф,- сказал Кимитакэ,- но юхицу - то есть имитацией чужого почерка - не занимаюсь. Вот мой дедушка Садотаро - тот всю жизнь практиковал юхицу, хоть и считал его искусством низким, для женщин. Меня же интересует вэнь в чистом виде.
– Недурно, недурно. Хотя и скучно наверное - писать
Приёмная банкира была теснее, чем та, где он разговаривал с его дочерью. И тут царил хаос - низкие, по европейской моде, кожаные кресла в беспорядке вокруг низкого столика, а сбоку - наполовину сложенная ширма. На столе стояла бутылочка из белого фарфора - очевидно, сакэ того самого сорта Дайгиндзё, про которое он только что вспоминал.
Воздух пропитан табачным дымом и повсюду - переполненные пепельницы и почему-то чашечки с икэбаной в новомодной “лохматой” манере.
– Что случилось?- спросил Кимитакэ.
– О, ты заметил.
– Заметил, но не знаю, что именно.
– Соноко пропала.
У Кимитакэ закружилась голова - как если бы его долго вели с завязанными глазами, а потом вдруг сорвали повязку и он обнаружил, что стоит на обрыве над немыслимой глубины пропастью.
– Её похитили?- спросил он.
– Если и похитили - ничего не сообщали,- пробормотал банкир,- Просто не вернулась из школы. Оттуда - ушла, а сюда - не пришла.
Невольно вспомнились те опасные ребята, с которыми он столкнулся в прошлый раз.
– Я… слышал, что возле парка Сагояма собирается отборная шпана,- предположил Кимитакэ,- На улицах становится всё опасней.
– Она мимо парка никогда не ходила. Знала, что там опасно. Но их уже допрашивают.
– И что они рассказали?
– Пока ничего не вспомнили, но на фронт уже просятся.
Кимитакэ припомнил более серьёзных противников, которых они повстречали на чёрном рынке.
– Может быть, это сделали какие-нибудь более опытные бандиты?- предположил он.- Которым не порезвиться, а денег нужно. Так даже проще - деньги у вас есть.
– Нет. Долго объяснять и бесполезно рассказывать -
– А она говорила о чём-то таком? Может, записку оставила?
– Если бы что-то такое было, я бы тебе об этом сказал. А пока могу лишь признаться, что я никогда не понимал мою Соноко. Сперва она была слишком маленькой, потом вдруг выросла, но понятней не сделалось. А вы с ней ладили. Ты её, кажется, понимал. Ведь вы так молоды, молоды…
Он налил себе чашечку ароматного жёлтого сакэ. Вопросительно посмотрел на школьника.
Тот развёл руками - как бы намекая, что он в полном распоряжении хозяина дома и как он решит, так и будет. Хозяин без единого слова налил в соседнюю и протянул. Рука у него была длинная, как стрела башенного крана.
Кимитакэ принял чашечку и с поклоном и тут же глотнул.
Фруктовости в напитке было так много, что она почти перебивала алкогольную горечь. Внутри черепа словно забегали весёлые пузырьки, а глаза захотели перебраться на лоб.
Вспоминая
– А вот скажи,- сказал вдруг хозяин,- Ты слышал про такого деятеля культуры, по имени Мицуо Накамура? Его стихи были популярны в дни моей молодости. Я тут поинтересовался, чем он сейчас занимается, неужели пишет что-то в новомодном патриотическом духе, про “Когти и зубы врагов — вырвем с корнем!” и всё такое. Оказывается, сейчас он переводит какого-то француза по имени,- банкир сверился с записной книжкой в кожаном переплёте из змеиной кожи,- Андре Жид. Что ты про это скажешь?
– Ну, человек искусства работает по многим направлениям.
– А кто вообще такой этот Андре Жид?
– Насколько я понял из того, что пишут в журналах, его не особенно читают даже во Франции, но зато все слышали про его короткий плащ и фетровые мексиканские шляпы. Не знаю, продаются ли такие у нас, особенно сейчас, с этой войной на море.
– Однако слава о его шляпах дошла даже до наших островов.
– Вопрос упорства. Вот Марселя Пруста у нас тоже мало читают. Зато даже мои одноклассники знают, с кем он развратничал, не покидая пробковой комнаты. И очень просят у меня книгу о его жизни и творчестве. По-моему, это тот самый случай, когда каждый находит в значительном авторе именно ту сторону, которая ему ближе.
Банкир поразмыслил над этим, затем спросил уже про другое:
– А про Луи-Фердинанда Селина что слышно? Я не очень знаком с его сочинениями, но фамилия запомнилась. Какая-то не по-французски простая. Его собирались переводить где-то лет пять назад, но так и заглохло.
– В газетах пишут - по прежнему живёт в Париже и публикуют фотографию его прославленного кота. Много курит, восхваляет правительство Виши, обличает мировое еврейство и призывает к геноциду, мечтает умереть, играя на флейте. И за это его презирают все левые французские писатели. А сам Селин по-прежнему презирает не только левых французских писателей, но и всё человечество целиком. Что неудивительно для врача-венеролога с бедной парижской окраины - ведь в мир он смотрит через известные места. Думаю, если лет через десять власть не сменится, его включат в школьную программу по литературе.
– Вот!- и палец банкира с пожелтевшим от табака ногтём чуть не уткнулся Кимитакэ в нос.
– Что такое?
– Если бы ты знал, как Соноко нравилось проводить с тобой время - ты бы не презирал себя так сильно, как этот французский Селин. Пожалуста, пойди, посмотри в её комнате - может мысль какая настигнет. Ну, или ничего не получишься, найдёшь свои любовные письма и заберёшь, как если бы их не было.
– Да не было никаких писем.
– Ну, значит, не заберёшь, раз никаких не было.