Времена и люди

Апостолов Кирилл

Андрей смотрел на него испуганно.

— Я немножко. Камень большой. Его еще там много.

Они прошли в кухню. Милена поставила на стол только одну тарелку: Чочко ужинает рано, и она с ним — привыкла. А спать сегодня не уложила вовремя, играла с ним, читала, хотела, чтобы в первый вечер побыл с отцом.

Тодор поднял сына на руки и понес в спальню. Пока Милена раздевала и переодевала сынишку, он смотрел то на него, то на нее, ища общие черты в их лицах. Уложив Андрейку, вернулись в кухню. Ужинал только он — непривычно долго, как уже давно не приходилось.

— Знаю, что не любишь расспросов. Скажи только, здесь тебе очень трудно? Ты похудел. Наверное,

помощники твои нехороши, все самому приходится делать?

— Не могу сказать, что плохи.

Разговора не получилось. Милена убрала со стола и застыла в темной раме окна. От яворов, чьи огромные кроны угадывались во мраке, веяло свежестью молодой зелени, Струма рокотала в своем каменном ложе, и рокот ее, удесятеренный эхом, разрывал ночь.

— Фантастика! — шептала Милена, отдавшись во власть красоты и суровости южной весенней ночи. — Каменное гнездо над пропастью! Ты проявил вкус… впервые.

— Когда нанимал квартиру, понятия не имел, что дом на берегу.

— А кто его здесь построил?

— Старик, который сейчас в пристройке ютится. Ради денег на все согласны.

— Сегодня видела его мельком. Есть в нем какая-то странность. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься. Досаждает иногда, но я терплю.

— Ты?

— Да, слушаю, не слыша.

— А он?

— Ему нужны не собеседники, а слушатели… Мне пора ложиться, я рано встаю.

Легли, он на одном, она на другом краю широкой кровати. Не так уж и далеко, чуть подвинь руку — и дотронешься, а кажется чужой. Словно он потерял ее, нашли, вернули, но уже не прежней, не той, которую знал. Он вглядывался в темноту кровати, вслушивался в затаенное дыхание, но оно не звало, наоборот, отстраняло, словно между ними легло холодное, глухое эхо всплеска Струмы.

— Мы будто на палубе, — услышал он ее шепот. — Не знаю почему, но стоит в глазах путешествие до Будапешта… по Дунаю. Помнишь? Это было за девять месяцев до появления Андрейки.

Детская кроватка в углу заскрипела, и одеяло мягко шлепнулось на пол. Милена приподнялась, но он опередил ее. Укрыл сына, заботливо подоткнув одеяло, но, едва лег, кровать опять скрипнула, и он вскочил. Мало-помалу мальчик успокоился, комната затихла, и только река не знала покоя: она ухала, словно огромное, вечное сердце, не ведающее усталости.

VII

Истории деда Драгана были бесконечны, часто повторялись, но не вызывали раздражения. Каждый его рассказ был безыскусной притчей, попыткой осмысления жизни, земли, света. Вот недавно позвал Андрейку, загадал загадку, которую только что сам сочинил, а потом сказал ей: «Береги в нем гордость. Она дает человеку силу. Бывает, все есть у человека — богатство, почет, ум, но нет гордости, и он нищий. Но я вижу, ты укрепишь ее в нем, потому что в себе самой ее уберегла». — «От кого уберегла, дедушка?» — «Я смотрю, не боишься ты. В нем самом страха никакого нет. При таком нужно иметь большую силу, чтобы верх взять». — «Да о ком ты?» — «О председателе о твоем. Нет у тебя страха перед ним. А наши в Югне ой-ой-ой! Уж третий год дрожат… Не только наши, но и начальники! Ты бы их поучила, а?» — «Ни за что, — ответила она почти шепотом и засмеялась, — это секрет». — «Да и то, скажу тебе, нашим такой и нужен. Чтоб в строгости содержал. Да, а то, что в корчме говорят, я захожу туда за рюмочкой… Эта дрянь услаждает в старости. Да… через горечь к блаженству. Так ты Тодору скажи, правильно он делает. Всем, конечно, не угодишь, уж коли мне не угодил… Но пусть держится. Так ему и скажи.

Потому что, Миленка, конец важнее начала. Бывает, хорошо начнет тянуть, а до конца-то сил не хватило. У других терпежу не хватает, не дождутся, пока колос созреет, зеленым готовы сорвать».

Последние несколько дней темой их бесед стали пчелы. Часами готов он был рассказывать об их привычках, доброте, честности, которым людям учиться и учиться. «Пчелы, Миленка, с незапамятных времен живут в коммунизме, а люди еще только собираются туда».

На сегодня они договорились пойти к «народцу» — так ласково называл он кооперативных пчел, — но именно сегодня ей не хотелось идти туда. Вчера вечером заявился незнакомый мужчина, спросил, здесь ли живет председатель хозяйства. «Да, — ответила она, — я его жена, но его еще нет». — «И в правлении нет. Ничего, я подожду». Незнакомец сказал, что приехал за пчелами, хочет купить. «Здесь какая-то ошибка. У нас нет пчел». — «Пчелы кооперативные, — уверенно ответил мужчина. — Объявление в газете напечатано». Потом пришел Тодор, незнакомец, поговорив с ним, уехал, а Тодор похвалился, что договорились на хороших условиях.

Вот почему она испытывала неловкость перед дедом Драганом. Заранее рассказать ему — не дело, молчать — тоже совестно. К пяти пополудни старик занервничал: пора, а то будет поздно. Она отправила его одного, пообещав, что придет чуточку позже. Посомневавшись, она все же кликнула Андрея, и они вдвоем отправились на Цинигаро, холм на том берегу Струмы.

Увидав их, старик обрадованно заспешил навстречу.

— А я уж не надеялся. Обманула, говорю себе, моя Миленка. Да вроде бы не за что.

Он отворил деревянную калитку и пропустил их вперед.

— Ты на заборчик-то не смотри, что плохонький. Я его сам поставил, так, для порядку.

Воздух вокруг трепетал от непрерывного жужжания. Случалось, пчела пролетала близко, рассекая воздух, как пуля.

— Где уж нам их обогнать! — счастливо воскликнула она, широко раскинув руки в стороны, забыв и о вчерашней сделке мужа, и о недавних тревогах и сомнениях.

— Природа, Миленка, дает человеку много, все, что для жизни его нужно. Но если он не с ней, если он не умеет ей радоваться, то все это ни к чему. Посмотри на своего Тодора, кроме работы…

— Здесь ты не прав.

— Может быть. Есть люди, которые радуются в душе, не напоказ. Но он, кажется мне, и не из этих. — И он снова заговорил о пчелах.

Наблюдая за выражением его маленьких, по-старчески прижмуренных глазок, она видела, что весь он со своим «народцем», со своими летающими друзьями, что вся его жизнь — в них, что нет у него большей радости на этом свете. Как же он перенесет разлуку с ними?

Солнце, царапаясь об Огражденский хребет, похожий на коня с большой вздернутой головой и длинной выгнутой спиной, снижалось, на долину Струмы легла тень, реже и реже пролетали пчелы: все в ульи и ни одной наружу. Покойная тишина объяла все вокруг. И в этой тишине нежданно взревели и остановились перед пасекой три крытых брезентом грузовика.

«Они! — сердце ее сжалось. — Не могли подождать хотя бы день!» Почему-то она сразу уверовала, что это новые хозяева пчел.

Ничего не подозревая, дед Драган шел навстречу с радостной улыбкой — ведь среди приехавших был бригадир животноводов.

— Новые ульи привез, Стоянчо?

— Конец твоему царству, дед. Новые ульи во сне тебе будут сниться, — весело ответил бригадир. — Видишь этих? — Он кивнул на грузовики. — За твоим «народцем» приехали.

— Как так? Кто такие?

— Кто такие? Те, кому Сивриев продал пчел.