Время Андропова
Шрифт:
Но самые противоречивые отклики весть о смене руководства вызвала в писательской среде. Кто-то радовался, а кто-то сокрушался. В сообщении КГБ в ЦК КПСС 20 октября 1964 года собрана вся палитра мнений. Латвийский писатель Арвид Григулис высказал пожелание, чтобы ЦК думал о литературе «и помог нам очистить советскую литературу от политического гнилья, он непрошенных учителей, для которых партийность — неведомое понятие, поднял авторитет писателей, верно служащих партийному делу, и, в частности, поставил бы на свое место гениев от тюремно-лагерной литературы и их покровителей, чьи цели мутны как лужа на дороге». В то же время поэты Алигер, Евтушенко, драматург Розов, кинорежиссер Калик и другие полагали, что начнется «новая эра в идеологии», будет дано больше свободы искусству и попыткам новаторства. Они ожидали «ослабления партийного влияния в литературе и искусстве» [605] .
605
Там же. Л. 49.
А вот секретарь Союза писателей Грибачёв считал, что их надежды напрасны. «Есть одна линия в идеологии, — говорит он, — партийная, ленинская, и все, кто надеется, что с уходом
Многие же писатели хвалили Хрущева. Сатирик Леонид Ленч: «Как ни говорите, народ любил Хрущева. Пенсии, квартиры, отсутствие репрессий. Забыть об этом трудновато» [607] .
606
РГАНИ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 20. Л. 49–50.
607
Там же. Л. 50.
Часть писателей заняла выжидательную позицию, и среди них Кожевников, высказавшийся весьма характерно: «Вы погодите рассуждать. Пусть они сами во всем разберутся, а то дров наломаем и костей не соберем» [608] . В Грузии оживились поклонники Сталина: «Мы еще заставим русских собственными руками вырыть из земли памятники Сталину», а в некоторых магазинах вывесили портреты Сталина [609] . Где-то ведь ранее спрятали и сберегли!
608
Там же. Л. 50.
609
Там же. Л. 174–179.
Но резкого поворота в политике ни влево, ни вправо, как и возвращения к сталинизму, не произошло. Половинчатость нового политического курса вела к постепенному сползанию в идеологическое однообразие и унылое повторение обветшавших заклинаний. Шло «подмораживание» оживших при Хрущеве ростков свободы. Все выглядело как ползучий реванш умеренных сталинистов и укрепление позиций догматиков.
Хорошей иллюстрацией служит история подготовки доклада к 20-летию Победы. На торжественном заседании должен был выступить Брежнев. Готовить доклад взялись заранее. Неслыханную активность проявил Шелепин. Нет, конечно, он понимал, что с докладом будет выступать Брежнев, но ему хотелось вложить в уста докладчика свои идеи и четко обозначить новые политические вехи. Он и его люди подготовили текст. По отзывам читавших, это была «заявка на полный пересмотр всей партийной политики хрущевского периода в духе откровенного неосталинизма» [610] . Вариант Шелепина был отвергнут, и в докладе Брежнева к 20-летию победы над Германией имя Сталина прозвучало лишь один раз. Но и этого было достаточно — зал разразился горячими аплодисментами. Через четыре года, когда на Политбюро обсуждали, как следует откликнуться на 90-летие со дня рождения Сталина, Шелепин добрым словом вспомнил эти аплодисменты [611] .
610
Бурлацкий Ф.М. Указ. соч. С. 284.
611
Источник. 1996. № 4. С. 149.
Через год проблема обозначилась вновь. Брежнев встал перед дилеммой — нужно ли говорить о Сталине в отчетном докладе на XXIII съезде, а если нужно, то как? Это был первый после Хрущева съезд КПСС. На предыдущем, в 1961 году, Сталина ругали много и со вкусом, после чего вынесли из мавзолея. Ну а теперь как быть? В заранее подготовленном варианте съездовского доклада был фрагмент о Сталине вполне в духе его критики на предыдущих съездах [612] . Разве что только без резкостей, в смягченном варианте. Но Брежнев все-таки поделился своими сомнениями на заседании Секретариата ЦК КПСС 17 марта 1966 года, когда рассматривался проект отчетного доклада: «Один общий вопрос. Вы, наверное, заметили, что я до сих пор не поднимал его — это вопрос о Сталине. Я пришел к твердому убеждению не затрагивать этого вопроса». Услышав одобрительные голоса остальных членов Президиума ЦК, Брежнев подытожил: «Здесь все очень сложно. Одни боятся очернения, другие обеления. Съезд поймет правильно. Этот вопрос решен раз и навсегда» [613] .
612
Биккенин Н.Б. Указ. соч. С. 31–33.
613
Секретариат ЦК КПСС: Записи и стенограммы заседаний. 1965–1967 гг. М., 2020. С. 339.
Так и произошло. В отчетном докладе имя Сталина не прозвучало. Может быть, съезд и понял это «правильно». Но в народе вызвало у кого одобрение, у кого — недоумение. На словах партия клялась в верности курсу ХХ съезда, а на деле вся критика сталинских порядков сошла на нет. Да и клятвы «верности курсу» тоже со временем поблекли и почти исчезли. В историко-революционных календарях и газетных статьях перестали писать о том или ином деятеле, что он «пал жертвой беззакония времен культа личности». Теперь чаще говорилось либо иносказательно, с намеком, а чаше просто «умер», без каких-либо объяснений.
Шумная пропагандистская кампания накануне помпезного празднования 50-летия советской власти была беспрецедентной по своему размаху. В этих условиях повышенное внимание брежневского руководства было направлено на усиление и недопущение малейшего инакомыслия и «размывания» советских идеалов. Для Политбюро было очевидно, что волна хрущевских разоблачений культа Сталина имела вполне конкретные последствия. Народ терял веру в социалистические идеалы. С этим Кремль не мог мириться.
На одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС Брежнев 10 ноября 1966 года поднял важнейший для него вопрос — об идеологии: «Подвергается критике в некоторых
614
Речь идет о младшем политруке Василии Клочкове, служившем в дивизии им. Панфилова и погибшим в 1941 году при обороне Москвы. Миф о подвиге «28 панфиловцев» (среди них и Клочков) до сих пор слишком живуч в сознании российского населения. Между тем еще в 1948 году Главная военная прокуратура СССР составила заключение о том, что вся эта история была просто выдумана журналистом газеты «Красная Звезда» А.Ю. Кривицким. См.: Петров Н., Эдельман О. Новое о советских героях // Новый мир. 1997. № 6. С. 140–151.
615
Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС, состоявшегося 10 ноября 1966 г. // Источник. 1996. № 2. С. 112.
Даже Шелепин не был многословен. Он безоговорочно поддержал Брежнева и обрушился на репертуар кино, клеймил «всякую пошлость» на эстраде, «ублюдочные пьесы» в театре. И особо о Твардовском: «…я считаю, мы много говорим. Его нужно просто освободить от работы. И это можно сделать не в ЦК, это может сделать Союз писателей» [616] . О Твардовском говорили много. Суслов напомнил, что именно Хрущев настоял на наиболее нашумевшей публикации возглавляемого Твардовским журнала: «А об Иване Денисовиче сколько мы спорили, сколько говорили, но он же поддерживал всю эту лагерную литературу» [617] . При этом фамилию Солженицына никто не назвал. Брежнев: «Ведь на самом деле, товарищи, никто до сих пор не выступил с партийных позиций по поводу книги Ивана Денисовича…» [618] . Участвовавшие в заседании Косыгин и Устинов вообще отмолчались.
616
Там же. С. 117.
617
Там же. С. 115.
618
Там же. С. 113.
Разумеется, Андропов полностью согласился с мнением Брежнева и точно указал на источник всех бед, списав все на Хрущева: «Действительно, период, предшествовавший Октябрьскому пленуму ЦК [1964 года. — Н. П.], нанес огромный ущерб партии и нашему народу и в области идеологической работы. Нам известно, что Хрущев использовал идеологию в личных целях, в целях саморекламы, его не интересовали интересы партии, интересы нашего государства» [619] . После такого зачина Андропов начал теоретизировать: «У нас нет единства взглядов. Я имею в виду идеологических работников, пропагандистских работников, по целому ряду вопросов много путаницы. Надо выработать единую точку зрения на базе марксистско-ленинского учения по основным вопросам внешней и внутренней политики нашей партии». К сложным темам Андропов отнес «освещение вопросов о Сталине», об Отечественной войне и «о перспективах развития нашей страны и партии» [620] . Андропов заговорил о необходимости учебника «настоящего марксистско-ленинского», который был бы апробирован в Политбюро и, может быть, на пленуме ЦК. Вспомнив о грядущих юбилеях Октября и Ленина, Андропов сказал: «…сегодня очень правильно подняты т. Брежневым эти вопросы». И тут же эмоционально и несколько сбивчиво обрушился на писателей: «Твардовский — коммунист, Симонов — коммунист, и целая серия, которая здесь называлась и не называлась, людей, которые допускают серьезные идеологические ошибки, — это коммунисты. Имеем мы право как с коммунистов с них спросить ответственность?» Андропов призвал партийные организации «спросить с этих деятелей», добавив: «И здесь никакого администрирования нет, это просто правильный партийный подход, правильная партийная требовательность, она должна быть везде и всюду» [621] .
619
Там же. С. 116.
620
Там же.
621
Там же.
Активность Андропова при обсуждении проблем в идеологии понравилась и запомнилась Брежневу.
Хоть это и не входило в сферу его служебных полномочий, которая ограничивалась вопросами компартий социалистических стран, Андропов как секретарь ЦК оставил след и в литературных делах. В 1965 году партийное руководство, косо смотревшее на «Новый мир» и развернувшуюся полемику вокруг журнала, задумалось о смене редактора. Был направлен запрос в 4-е управление Министерства здравоохранения, откуда пришел ответ о состоянии здоровья Твардовского: «…нуждается в обязательном лечении в психоневрологическом стационаре, от которого он категорически отказывается». Андропов наложил на письме резолюцию: «Следовало бы обдумать вопрос: следует ли оставлять т. Твардовского редактором журнала “Новый мир” в связи с ухудшением здоровья» [622] .
622
Твардовский А.Т. Новомирский дневник: В 2 т. Т. 1: 1961–1966. М., 2009. С. 614.