Время Бесов
Шрифт:
— Так точно, товарищ Трахтенберг!
Не зная, что сказал ему таинственный Трахтенберг, я приник к обратной стороне трубки, но там опять только трещало и пищало. На этот раз даже Опухтин ничего не услышал и, с сожалением, несколько раз крутанул ручку отбоя.
— Что сказал Трахтенберг? — спросил я, пристально, со значением глядя ему в глаза.
— Спросил, здесь ли я.
Опухтину я не верил ни на грош, но решил, что на этот раз он не соврал.
Во всяком случае, ничего другого, как поверить ему на слово, мне не оставалось. Телефонный звонок
— Товарищи барышни, — веселым голосом обратился он к одалискам, — почему до сих пор не накрыт стол? Вы что, не хотите угощать гостей?
Капитолина только презрительно повела плечом, Аленка же засуетилась и бросилась прибирать со стола остатки нашей первой трапезы.
— Илья Ильич, — обратился я Опухтину, — вы не покажете мне ваш дом и службы?
Он удивленно на меня посмотрел:
— Сейчас, ночью?
— Почему бы и не сейчас, вдруг завтра нам будет некогда этим заняться.
— Почему, — начал он, но я повел стволом нагана, и он легко согласился. — Конечно, товарищ Алексей, как вам будет угодно. Сейчас я только кликну Акима, чтобы он нас проводил.
— С Акимом не выйдет, он уехал.
— Аким уехал? Куда? — поразился он,
— Понятия не имею, он не указал точное место.
— Но как же так, взял и уехал, и ничего не сказал?! Этого быть не может!
— Может, его неожиданно вызвали в долговременную командировку.
— Надолго? — потерянным голосом спросил он, начиная понимать, что произошло со сторожем
— Боюсь, что навсегда.
— Тогда нечего делать, пойдемте, — почти шепотом произнес он, с нескрываемым ужасом глядя на меня. — Вы мне не сделаете ничего плохого?
— Это будет зависеть только от вас, — вежливо ответил я.
Опухтин засуетился, растерянно пробежал из конца в конец комнаты, стараясь подальше отойти от двери. Он, видимо, решил, что под видом прогулки я собираюсь вывести его на расстрел.
— Если вы будете сотрудничать, тогда ничего плохого не случится, — пообещал я.
— Буду, конечно, буду! Со всей открытой душой1 Только, пожалуйста, товарищ Алексей, не убивайте меня! Я еще пригожусь и вам, и партии!
Женщины, включая Ордынцеву, застыли на месте, слушая наш разговор. По этому суровому до жестокости времени никаких других вариантов, кроме расстрела, для Опухтина не предвиделось.
— Возьмите лампу и идите вперед, — сказал я.
Илья Ильич безропотно повиновался, и мы вышли в темный коридор.
— Очень советую не делать глупостей, а то у меня не останется выхода, как только вас застрелить! — предупредил я.
Он ничего на это не сказал, кажется, согласно кивнул и только уточнил:
— Вы будете осматривать весь дом?
— Весь сейчас не стоит, покажите мне, где вы содержали заключенных.
— Каких еще заключенных? — попытался удивиться он, но я толкнул его в спину дулом нагана, он запнулся и торопливо пошел к выходу.
Камера для содержания узников нашлась в сарае и оказалась оборудованной
— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил он, когда я, забрав фонарь, выходил наружу.
— Посмотрим, как вы будете себя вести, не исключено, что отпустим, — пообещал я. Это не очень противоречило истине. Лично у меня Илья Ильич не вызывал никаких чувств, кроме брезгливой гадливости.
Дверь камеры запиралась снаружи не только на задвижку, но еще и замыкалась на замок. Видимо, обитатели «партийного дома отдыха» не доверяли друг другу даже в таких вопросах, как содержание узников. Устроив на ночлег замзава, я вернулся в дом, где, как мне показалось, нетерпеливо ждали известий о его судьбе.
Пока я отсутствовал, общение между дамами не наладилось. Напряженная как струна Даша сидела на краешке стула, Капитолина устроилась в кресле и мрачно смотрела вокруг, Алена по-прежнему толклась возле стола. На меня уставилось три пары ожидающих глаз, но, поняв по выражению лица, что ничего кошмарного не произошло, женщины немного обмякли.
— Илья Ильич совсем не плохой человек, — сказала прозрачная девушка Алена, как только я вошел в гостиную, — только любит немного помучить Товарищ Трахтенберг в сто раз его хуже.
Алена до сих пор оставалась в одной ночной рубашке, так что мне приходилось выбирать такое положение, чтобы невольно не заглядываться на ее прелести.
— Расскажите мне про Трахтенберга, — попросил я, предполагая, что без встречи с этим мифическим персонажем наше пребывание здесь не обойдется. Какого-то питерского шоумена по фамилии Трахтенберг я несколько раз видел в телевизионных ток-шоу, он был маленький, толстенький, эпатажный, с рыжей бородкой клинышком и знал много анекдотов. Нынешний мне представлялся похожим на него, смешным и веселым.
— А что про него рассказывать? — первой откликнулась Капитолина. — Обычный зверь Садист и морфинист.
— Он очень красивый мужчина, — добавила Алена, — очень! Только, — она задумалась и, не найдя подходящих слов, замолчала.
— Даша, ты его знаешь? — спросил я.
— Видела несколько раз, — ответила Ордынцева своим обычным деловым тоном, никак не соответствующим ее нынешнему светскому виду. — Смазливый тип, играет в героя, склонен к вождизму.
— По разговорам мне показалось, что это какое-то исчадье ада, а выходит, он простой нарцисс?
— Не знаю, у нас не было общих дел. С виду обычный партиец, только не по времени и политическому моменту озабочен своей внешностью.
— А откуда здесь такие запасы продовольствия, икра, ананасы? — спросил я Капитолину.
— Сюда привозят почти все, что ЧК отбирает у мешочников и спекулянтов. В Троицке два больших начальника, товарищи Медведь и Трахтенберг. Наш товарищ Трахтенберг — главный по партийной линии, а Медведь — по ЧК, они и делят все, что реквизируют и экспроприируют, между своими.