Время Бригадиров

Грог Александр

– Прищепку дать?
– озаботился отрезвлянт.

– Не надо, - невнятно проронил Бригадир.

Зажал нос двумя пальцами и влил в себя залпом, опрокинулся затылком к стене, да так и застыл. И все, кто рядом замерли, боялись спугнуть. Выпрямился, крякнул, прослезился. Не так оно и страшно.

– Вот это по-нашему!
– похвалил отрезвлянт, явно заискивая - давно без работы сидел, суетился, других призывал полюбоваться.

– Наш человек - смотри - учись! Пыжится, а терпит! А иные пробку требуют заколотить.

Сунул к носу.

– Тебе не надо?

– Это с какого конца пробка?
– спросил Бригадир.

– Универсальная. Но, если хочешь,

у меня под всякие размеры есть. Показать? Подивишься!

– Не надо.

Смахнул влагу с глаз, огляделся, соображая - в каком заведении находится… Взгляд какое-то время цеплялся ко всему, замечая и то, что по стыдливой нищенской трезвости не заметишь.

Первым делом уперся в картину.

Картина называлась: "Великий грешник размазанный камнем упавшим с неба на Георгия-Победоносца". По названию нельзя было понять, упал ли камень на самого Георгия - был ли он тем самым "великим грешником"?
– либо случилось это запамятное событие в день его имени, но не многое можно было понять и по самой картине. Художник был неопытный, грешил с пропорциями, из-под камня тоже мало что торчало - какие-то разности, что определению не поддавались, должно быть, камень действительно был здоровенным. Почему-то от этой картины рот непроизвольно наполнялся слюной. Должно быть, способствовало знание, что здесь подают прекрасные отжимные.

Тут ловко плющили (обязательно с головы, чтобы выдавить дерьмо) отборных грибных уховерток, пропуская их меж двух каменных валиков, развешивали на дымным очагом, чтобы набрали запаха, потом выжаривали в масле до хруста.

Правильная грибная уховертка должна быть выплющена, не больше не меньше, как в толщину своего раздвоенного хвоста, все лапки аккуратно расположиться по краям, чтобы получился их ровный ряд - одна к другой. Это целое искусство - угадать нажим. Впрочем, сверить с толщиной хвоста удавалось не всякому привереде. Их редко продавали вместе. Хвосты шли для денежных гурманов отдельно, совсем за иную цену.

Какой-то администрант, явно разбогатевший на поставках, вызывающе похрустывал хвостиками, павлином поглядывая на тех, кому, по бедности, удалось наскрести лишь на бесхвостую, да и ту, возможно, пойманную в запрошлый миграционный сезон. И запивал он прозрачненьким. Большинство довольствовалось мутноватым пойлом, что делается на серых бобах - и еда и питье - качественная вещь для завязывания подкожного жира. Личный пищевой резерв.

Хорошо, что здесь засел. В этой хрычевне клиентов не обирают. Тех, кто "ушел на время", не с крыльца - с размаху, а аккуратно складывают, прямо здесь же, щтабельками, чтобы освободить место за столами для новых. Дни Никол для хрычевен наивыгоднейшие.

Глаз вылавливал все.

Заметил и комара. Чувства были обострены до предела. Комар был не из кусачих - хотя, не калека - а просто самец. Это можно было определить по полету, но не только по тому насколько его заносило в сторону на поворотах, а по уверенности - холостой беззаботной уверенности. Время комариных глупостей прошло.

Муха билась о стекло. Не все время. Иногда ей надоедало, она бомбардировщиком кружила по хрычевне, потом разгонялась и со всего маха опять в стекло. Бригадир подумал, что по теории вероятностей (в одном случае на миллион), она могла попасть в зерно натяжения стекла, и попробовал на взгляд определить ее вес, скорость, помноженную на массу, толщину стекла… лениво стал вычислять и… забросил. Переключился на иное.

Служка

огромным ножом обрезал верхнюю, побитую белой плесенью, корку тяжелых черных хлебов, которые только что подняли из подвала. Возможно, хлеба были еще позапрошлогоднего завоза, но не стали от времени ни хуже, ни лучше. Разве что теперь крошатся, а раньше были вроде замазки - хоть лепи с них фигуры. Такой продукт тащить за собой (если только ты не на машине) невыгодно. Бригадир частенько вспоминал свою "ласточку", но после того, как на последнем лихом деле потерял ее, новой так и не разжился - не давали ссуд, не под что. А на жизнь, да под собственные кости, уже он сам не соглашался.

Вурлак-выкресток, наклонившись по-собачьи, хлебал с ковша, затем, почувствовав взгляд, выпрямился, и вода густой паутиной засеребрилась в узенькой бороде.

Пара странноватых (явно пришлых), темненьких на душу, неясных навыками и вроде бы неопасных (но тут каждый мог оказаться страшенным агентом госстраха от Метрополии - кто признается?) сорили деньгами и тоже пытались найти проводников. Бесполезное дело - только не на Николу…

Пришлых отличала развязная неуверенность.

Шанс без шанса. Слепая надежда на то, что удастся доказать, будто аэроплан свергся по вине местных, а не компании. Не по их уровню подобные задания. Не жди карьерного роста, в надежде, что при этой удачной неудаче переведут из этой дыры. Весь вид их говорит - неудачники по жизни. А кого еще поставят на разгреб пусть жареных дел, но насквозь провинциальных, в районах, где и местные, бывает, мрут мухами, куда тут чужакам! Где правдивого слова и под пыткой не вырвешь - оно тебе надо, это слово? Сам ты что? Под счетчиком не ходил? Семью на кон не ставил? Нет? Ну, и не пытай других - пытай себя!

А вот какой-нибудь следователь по делам провинций, косящий под местного, более привычный к подобного рода перетрубациям, мог продержался дольше - до второго егерского тоста, когда всем гостям полагается пить из рога.

Какой-то толстый, из тех, что и зимой голыми на снегу потеют, жаловался Хрычмастеру на свой теплообмен, бесконечно обмакивал лоб дорогими привозными салфетками, и уже целая горка навалена перед ним. Бесполезнейшее занятие, поскольку тут же восполнял потерю здоровенными глотками легкого хмельного, и было это ничто иное, как перегон жидкости в ничто.

Но внимательный глаз Бригадира заметил, что толстяк салфетками выстраивает нечто вроде карты, а сам город изображает кружка старой работы - литая, облепленная фигурками, погрызаными зубами от всяких времен. Теперь таких не делали, а того умельца, что копировал работу, говорят, зашибли исключительно по ошибке. Даже издали видно, что горка салфеток означает гору Фуфлон, отдельно разбросанные холмы поменьше, а то, что он как бы рассеянно водит пальцем по столу, разгоняя разлитое пойло, не иначе охранный водораздел. Бригадир понял, что Хрычмастер не иначе как имеет долю с той контрабанды, что идет сюда водой, а толстяк просто на просто, ему докладывается.

Посланец - мозгоклюй Смотрящего, его личная шестерка - взялся поторапливать. Бригадир отмахнулся. Раскусил породу. Знавал этаких… У своего дома чистый цепной кобель - не подходи, изорвет. А сорвется с привязи, только бегает по дворам и хвостиком машет, - сухарика выпрашивает, мол, хоть и на службе, но иной. Чем дальше от своей будки, тем терпеливее - все готов снести, словно телом меньше становится. Набегается (по делам ли Смотрящего, по личным ли) опять на цепь просится, и опять злой - не помнит, кто ему сухаря давал.