Время Бригадиров
Шрифт:
Так и не успев толком обсохнуть, вошли во мхи верховых болот - здесь глаз да глаз нужен - мох следов не держит, ни чужих, ни своих. Но самое дурное в таких местах - нельзя идти цепочкой друг за дружкой. В таких мхах, живых и сердитых, нельзя след в след. Тропинок не делай! Натопчешь тропинку - лес не простит. Каждого второго сама тропинка захлестнет и упакует в мох планктоном. Не шути! Мхи! Шли россыпью, играя с мхом в лотерею. Тут все равны. Надейся на собственного хранителя - светлого или темного, смотря какому привык молиться. Но не молись тому и другому одновременно - в ссору их введешь, заспорят и про тебя забудут. Бригадир, чтобы не сомневаться, эти заботы собственному чуру перепоручил, он забрался на голову, и, хотелось верить, что не для того, чтобы в случае дел
Живому - живые мысли. Через денек забылось…
Бригадир решил и дальше, не считаясь с потерями, идти "срезая угла", хотя его личный чур от таких мыслей проявлял беспокойство. А один раз даже вскарабкался на грудь и стал пристально смотреть в глаза, должно быть, пытаясь понять - на кой?
Во мхах случилась еще одна история, которая Бригадира отчего-то коробила.
Один контрактник попал под редкое. Круговая хрумколка обхватила икроножную. До конца мхов доковылял сам. Остановили посмотреть - многие в первый раз видели - любопытно. Инструментов, чтобы снять, в дежурной аптечке не оказалось - Бригадир всю перетряхнул, круговая хрумколка создание редкое, чтобы ради нее специальный набор носить. Но без этого не снимешь. Тут пара специальных шурфов нужна, чтобы многочисленные нитки-корни вытягивать - все аккуратно. Чтобы ни один не оборвать - работа кропотливая, тут и специалисту на целый день возни и не так уж много шансов, что удастся сберечь ногу. Такая операция скорее для того, чтобы хрумколку не повредить, иметь при себе заряженную - некоторые ортодоксы на ночь в домах расставляют, от воров. Слышал, что очень крупные есть - накормились. Понял и почему прицепилась - у всех сапоги, а у этого дешевые обрезанки. Сам виноват.
Проще дождаться дотерпеть, пока сама не перехватит ногу и не заживит тот обрубок, что ближе к телу. Но опять лотерея - а не помрешь ли от болевого шока и к какому пристанет сама? Если к обрубку, обрубок получается словно живой. Не портится. Можно за него кое-что выручить. Некоторые старые знатоки маленьких хрумколок где-то доставали и на палец нанизывали, приваживали. Пальца конечно уже не будет - отвалится палец, но кровь освежит. И как бы омолодишься. Только тоже лотерея. На каком месте останется. Но тут главное, чтобы спрыснула свое… - что там у нее? До сих пор не разобрались. Насадить на палец можно, но потом опять гадай; на каком стороне обрубка останется, не придется ли самому еще больше укорачивать.
Бригадир на свою кровь не грешил (не настолько стар, чтобы дурью подобной не заниматься), а в отряде беспалые были и, по правде сказать, - живчики. Шли хорошо, вроде не потели так сильно, как остальные, может действительно?… есть в этом что-то?
Какой-то недоумок с потеками на щеках уговаривал не оставлять, а если оставить, то в шалашике и вместе с ним. Бригадир не размяк от уговоров. Близнец, не близнец - какая разница?
– кто ходить может, обязан идти. Жив? Исполняй контракт. А не хочешь; так становись к тому дереву, сейчас наладим вон к тому суку (будто специально выросшему) хитрую петельку и висеть тебе, постанывать, пока все уроды из округи не соберутся - они петельку срежут и объяснят, в чем ты не прав.
Ухватил одной рукой за ворот, подтянул жалостливого к себе.
– Не делай своего хорошего, а делай мое плохое!
– зло сказал Бригадир.
– Понял?
Думая на тот момент об одном: что все минет, одна правда останется. Голой будет ходить по костям…
Повезет ли?
– на обрубыше-ноге останется? Или укоренится на культе и вверх
Жеваху оставили, чтобы в рот мог сунуть, когда припечет - глушить крики. Если стерпит, если на обрубке хрумкалка останется, то может, и поживет еще.
Местами приходилось не идти, а ломить дорогу. Шумно, а от того становилось очень мерзко на душе, мрачнел на таких участках. И до того был строг, а здесь и вовсе зверел. Мог кого угодно назначить на биоразминирование своим телом - суточным штрафником - "до первой крови" али "пока срок выйдет".
Потом нежданно повезло - в том месте, где лес словно остановился в вековой своей перезрелости встретил знакомца. Удалось откупиться от первого серьезного леса.
3.
Когда-то человечий, а теперь лешачий ребенок-недоросток сидел в высоком кусту, как гнезде, и "смотрел" разговор. Чтобы понять, что говорит лешак, надо слушать не ушами, а волосьями, рассаженными на плечах, еще смотреть, как у него самого волосья шевелятся. Отсюда лучше видно.
Смущало железо у пришлых. Нет таких дурных лешаков, чтобы лезть на железо. Острое ли железо, быстрое ли железо (то, что шумными мухами ужалить норовит, да так, что дыра сквозь тебя какое-то время просвечивается лунным светом). Ребятенок догадался, что те железки, пригорклым маслом пахнущие, что на боках висят или под животами, и есть те самые, что "мухам" приказы раздают. Мухами плеваться большого умения не надо - у кого такая железка, тот и плевака.
Видно, что недавно от кого-то отплевывались - сами пахли пригоркло, у одного рука перевязана, а еще на волокуше один. Не иначе как жертва такого неосторожного плевания.
Раненого зачем-то несли с собой, а последнюю часть волокли за руки, оставляя четко пахнущий след, уже ясно было, что живым будет лишь до заката - если смотреть вторым зрением, видна характерная аура над телом, да и… завыл в отдалении, а он не ошибается. Должно быть, думают им же, раненым, и откупиться. Либо сработать ловушку, замкнуть на ложный след. Лесным хитростям несть числа…
Дитя человеческое давно себе подобных не видело, а когда пришлось, изменилось настолько, что соотносить себя с ними и не пыталось. Да и нашло бы оскорбительным. И что такого в этих суетливых дохляках? Что общего с ними у хозяина? Почему позволяет топтаться по собственному урочищу? Что за интерес сопровождать, оберегать эту толпу неумех? Не проще ли, не веселее завести в то самое место, куда положено незваных заводить?
Одновременно лешачий ученик ощущал дурное глупое любопытство и неясное томление - чувства доселе неведомые, но близкие к ночным желаниям орать на полную луну. Точно также, как и ей - луне, хотелось дать тумака, чтобы катилась "куда подальше", желалось избавиться от пришлых, чтобы не смущали, не тревожили. Еще более начинало раздражать висящее на них, чуждое враждебное, пахнущее неправильным мертвым маслом. Все непонятное, какого бы размера оно не было, требует внимания - учил лешак - всякое способно жалить до смерти.
Люди не способны чувствовать давления глаза, можно не просеивать, когда смотришь на них. А коренастый человек, тот, что смешно, почти по лешачьи припадает на ногу - почувствовал взгляд, впился в листву. Значит, есть в нем что-то от природы. Люди к природе не имеют отношения - это первое, чему учили Лешаки - они ее давняя ошибка, на каком-то этапе едва ли не ставшая фатальной для всех. Природа вывернулась из-под удара. Человек - нет. Слова эти были мутные, книжные, но смысл их понятен. Лешаки - хорошие, люди - нет.