Время Чёрной Луны
Шрифт:
Поднявшись с пола, я убедился в правильности своего первого впечатления о нижней плоскости моего куба – подошвы действительно скользили по гладкому, белому с сиреневым. Я добрался до великолепной, прямо-таки пломбирной стены, дотронулся до нее – и рука моя беспрепятственно погрузилась в то, что казалось незыблемой твердью. Приободрившись, я сделал шаг вперед, потом еще шаг, уже в какой-то податливой белесой мути – и эажмурился от света. Моя камера безропотно выпустила меня на простор.
А простор был. Странный слепящий простор. Через некоторое время глаза мои приспособились к свету, и я принялся рассматривать окружающее. Со всех сторон простиралась в бесконечность идеально ровная, белая с сиреневыми прожилками поверхность. Высоко над моей головой тянулось такого же цвета небо, не куполообразное, а идущее
Я стоял на перекрестке, образованном четырьмя рядами кубических бело-сиреневых построек; что-то подсказывало мне, что параллельно-перпендикулярные ряды таких построек тянутся во все стороны под унылой плоскостью неба.
Надо было приступать к каким-то действиям, и я, вздохнув, двинулся в путь; не нравился мне этот отполированный, абсолютно бесшумный (точнее, беззвучный), тщательно вычищенный, неподвижный, геометрически безукоризненный мир. Идти было скользковато, но вскоре я приспособился, определил оптимальную в данных условиях манеру передвижения, подобную поступи лыжника, и уже не опасался падения. Слабый шорох моих подошв по-прежнему оставался единственным звуком в слепящем безмолвии.
…После первых километров, сворачивая наугад в разные стороны и проникнув прямо сквозь стены в три-четыре кубических строения, я сделал для себя некоторые открытия. Во-первых, небесные светильники незаметно для глаза, но вполне определенно наращивали яркость, имитируя приближение полуденной поры; впрочем, никакой жары не ощущалось, безвкусный воздух был в меру теплым и нисколько не нагревался от изменения освещенности. Во-вторых, кубические строения, похоже, и изнутри были абсолютно сродни друг другу – пустота, ровный пол, ровные стены и ровный потолок. Их назначение, я, конечно, определить никак не мог. В-третьих, ряды этих строений все-таки образовывали кварталы, и в центре каждого квартала находилось кое-что более привлекательное, чем эти монотонные кубы: квадратный водоем с прозрачной водой, застывшей над бело-сиреневым дном, и невысокие кусты или деревья, очень похожие на хрустальные: четырехгранный бело-сиреневый ствол, перпендикулярно отходящие от него равной толщины хрустальные ветки – и на конце каждой ветки небольшой куб янтарного цвета с отчетливо различимыми маленькими, подобными семечкам, темными кубиками внутри. Самым приятным открытием было то, что кубы оказались плодами – сытными, утоляющими жажду плодами, по вкусу похожими на бананы.
Это открытие весьма меня обрадовало. Значит, здесь можно было жить; значит, мир этот создавался с какой-то целью, не угрожающей живому существу (а я почти не сомневался в искусственности этого мира).
Впрочем, исходил я из чисто человеческих понятий, а знания-то мои о Вселенной были крайне ограниченны… Ведь не исключено, что меня просто угораздило попасть в такой уголок мироздания, который являлся обыкновенным противовесом хаосу, возник совершенно естественным путем за счет неких антиэнтропийных процессов, и никто не ждет, да и не может ждать меня здесь.
«Однако, занесло-то меня именно сюда, а не в какое-либо другое место, – не сдавался я. – Что, если я все-таки перетек по единственно верному руслу, и где-то здесь находится Илонлли?..»
Я старался не думать о том, что этот мир мог быть создан именно для меня. Как стерильная одиночная камера для вечного заключения…
Я, разувшись и подвернув брюки, сидел на краю водоема, опустив ноги в прохладную, несмотря на все более яркое освещение, воду, жевал кубические «бананы» вместе с семечками (чтобы не сорить в этой идеально вылизанной местности), глядел на уходящие в бесконечность, но не сливающиеся в одной далекой
Я встрепенулся, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Белизна сияла, как снежное поле в погожий денек – видимо, наступал местный полдень.
Интересно, могли бы здесь прожить мои земляки-земляне? Есть еда и есть вода – а развлечения можно придумать в меру собственной изобретательности. Вынесли бы они такое существование? Или совершенно прав был во времена прародителей наших змей-искуситель, спровоцировавший изгнание Адама и Евы из рая, исправивший ошибку Создателя и вынудивший предков проводить дни свои в заботах о хлебе насущном? А что, сдается мне, наши пращуры постепенно деградировали бы в Эдеме, беззаботные и бездумные, и превратились бы в рядовых тварей земных, каких полным-полно было в саду Эдемском. Мудрый змий знал, что делал – за то и пострадал… А ведь поступал он так ссвершенно сознательно, прекрасно понимая, что его ждет, но готовый пострадать за людей…
Вот ведь кому поклоняться надо, кому воздвигать храмы, о ком слагать песни, легенды и саги, кого славить неустанно, главным праздником на все века определив Великий День Искушения… и Вкушения Плода… и Благословенного Изгнания…
Отчетливый шорох послышался за углом, словно тащили что-то тяжелое – и из-за ближайшего кубического строения выполз Змей. Он был великолепен, он переливался изумрудами; над его большой головой с мудрыми печальными глазами возвышалась корона – нечто золотое, нечто серебряное, нечто лучистое и восхитительное. Тяжелое его тело извивалось по белому с сиреневыми прожилками, и там, где он проползал, оставался черный след – след скорби и высшей мудрости, ибо неизмерима печаль – сестра бездонного знания…
– В истинных знаниях нет печали, человек. – Свистящее шипение Змея заполнило все пространство между двумя плоскостями. – Печаль свойственна вам, людям. Истинные знания бесстрастны и не могут принести вреда. Они истинны, человек…
– Что есть истина? – не нашел я ничего другого в ответ.
– Истина недоступна, ибо мир рухнул бы, если бы постиг ее.
– А может быть, она стоит того?
– К твоему счастью, об этом не дано тебе знать, человек.
– И все-таки, Змей, приоткрой хоть краешек Истины…
– Не могу… Лишь Тот, Другой… Прислуш-шивайся… В ш-шуме есть смыс-с-с-сл… Ты с-спиш-шь…
Свистящее шипение становилось все глуше, голова Змея вздымалась все выше, дотягиваясь до поднебесных шаров, а туловище, бледнея, растворялось в воздухе; исчезал черный след, словно кто-то невидимый смывал черную тушь с бело-сиреневой поверхности. Ш-шумело, ш-шуршало, ш-шелестело… тиш-ше… тиш-ше… ш-шш…
Я вновь плеснул водой в лицо. Я не был уверен, что Змей мне просто привиделся.
Однако лучше бы на всякий случай продолжить поиски наугад, а не сидеть вот так, свесив ноги в воду, под псевдонебом с сонмами светил…
…Чем дольше я бродил по скучному геометрическому миру, тем меньше надежды оставалась у меня на хоть какой-то результат поисков. Безмолвный вычищенный мир был бесконечен и однообразен, и, вполне возможно, я в данный момент был простой мошкой, ползающей по столу среди расставленных кем-то любопытства ради спичечных коробков. Строения… Строения… Строения… Водоемы… Водоемы… Хрустальные деревья… Строения… Вылизанная до блеска бело-сиреневая поверхность. Какой-то герметично закупоренный мир, где нет даже пыли. Ну надо же так вычистить все вокруг, не оставив нигде ни единой пылин…