Время черной звезды

Воронцова Татьяна

– Что такое Агрионии? – спрашивает Ника, теребя мочку его уха.

– Триетерические празднества, которые проводились в Орхомене, в Беотии. Женщины разыскивали бога, будто бы покинувшего их и нашедшего убежище у Муз, а жрец Диониса преследовал их с обнаженным мечом и убивал наименее проворную. Именно в отношении Беотии был очевиден факт, что амбивалентная жертвенная церемония…

– В каком смысле амбивалентная?

– Не перебивай. – Увесистый шлепок по мягкому месту призван, вероятно, продемонстрировать всю степень его благородного негодования. Цепляя его в отместку ногтями за плечо, она призналась себе, что обожает такие игры. – Эта церемония послужила поводом для возникновения мифа о прибытии бога и

сопротивлении новому культу. Сопротивление оказали дочери Миния, основателя Орхомена, когда Дионис призвал женщин города на свой праздник в горах. Они посчитали, что роль менад несовместима с ролью добродетельных жен и были наказаны безумием. Будучи ни в себе, бунтовщицы бросили жребий, а затем разорвали на части ребенка одной из них, в то время как женщины, послушные Дионису, проделывали то же самое с молодыми животными. В этом и состояла амбивалентность: дионисийские женщины выступали как в роли кормилиц, так и в роли убийц.

– Но почему, почему они оказали сопротивление? И не распускай руки, меня это возбуждает… Эй! Сказала же, не распускай руки! Сначала расскажи.

– Существовало два тайных женских празднества, которые отчасти проясняют причины сопротивления «добродетельных жен». Тем более они проясняют причины сопротивления их мужей, озабоченных своей властью и порядком в государстве. В один из праздников живое существо обрекали на страдания и смерть. Связь женщин с этим существом явствует из наказания, бывшего не чем иным, как утрированной, патологической формой того обряда, который грешницы отказались совершить добровольно: они разорвали ребенка одной из них, за которым должны были ухаживать. Безнравственно и беззаконно… Поступок, совершаемый в менадическом состоянии, состоянии неистовства, в котором временно пребывал сам бог, превратился в наказание для строптивых, в маниакальное деяние. Второй тайный праздник, который следовал за первым, женщины справляли в ином душевном состоянии, которое можно назвать фиадическим. На праздник Фийи при храме недалеко от Элиды прибывал сам Дионис. Наказание, присоединенное к мрачному менадическому празднеству, по неписаному закону «зои» предназначалось и для тех, кто совершал жестокий поступок благочестиво, по воле бога. Речь при этом, скорее всего, идет о наследии минойской культуры…

– Что за наказание?

– Известно, каким образом жертвенный обряд проводился на острове Тенедос. Сначала для Диониса, «сокрушающего людей», Диониса как бога подземного мира, вскармливали стельную корову. Когда она начинала телиться, с ней обращались как, женщиной-роженицей. Новорожденного теленка, подобно маленькому Загрею, наряжали в охотничьи сапоги, и в таком виде он был готов для жертвоприношения. Того же, кто наносил удар двойным топором, публично побивали камнями, правда, давая возможность спастись бегством. Если ему удавалось добежать до моря, приговор считался исполненным. В VI–V веках до нашей эры на острове Кеос отправлялся точно такой же ритуал. Топор с двумя лезвиями доставляли к месту жертвоприношения совсем новым, прямо из кузницы, и жрец одним взмахом наносил смертельный удар. Поэт Симонид называл топор «быкоразящим слугой Диониса». Изредка и самого бога именовали «двойным топориком», Дионисом Пелекисом. Итак, бог умирал, но, по логике событий двухгодичного периода, все равно оставался в живых.

Зная о том, кто он, Ника восхищалась его отстраненной, лекторской манерой подавать информацию. Деметриос просто рассказывал ей, как обстоят дела.

Когда за окнами уже разгорелся день, они наконец сползли с кровати и отправились в душевую, где долго обнимались и хулиганили под струями холодной воды.

– Ты хочешь, чтобы я осталась здесь? – спросила Ника, любуясь рельефом мышц на его стройном теле.

– Только если ты сама этого хочешь.

– Хочу, конечно, и ты знаешь почему, но…

Она

прикусила губу, уверенная в том, что все ее «но» прекрасно ему известны.

– Где будем завтракать? В Каливии или в Арахове? – Деметриос завернул кран и накинул ей на плечи большое махровое полотенце. – Но сначала я тебе кое-что покажу.

– Еще кое-что покажешь? – притворно ужаснулась Ника.

Но на провокацию он не поддался.

– Одевайся!

Этот дом был меньше половины предыдущего, но благодаря грамотной планировке выглядел на редкость уютным. Традиционно белые стены, керамический пол, на полу – разноцветные тканые коврики с бахромой. Очень простая мебель из темного дуба. Очень красивые бронзовые светильники. Пожалуй, Ника осталась бы здесь – тогда регулярно происходящее между Деметриосом и Иокастой происходило бы по крайней мере не за стеной, – но ее пугала полная изоляция в этих зловещих лесах на склоне Парнаса, где сам воздух был пропитан древним волшебством. Да и если те люди вдруг выяснят, что она скрывается здесь, ждать помощи будет уже не от кого.

Ее мысли споткнулись об это самое «вдруг». Каким образом, интересно, им удастся что-либо выяснить? Ну, чисто теоретически. Выследить и допросить Деметриоса? Больше, пожалуй, никак. Появление в Арахове чужака или нескольких чужаков, задающих вопросы о блондинке с короткой стрижкой, моментально станет предметом пересудов, и Деметриос узнает об этом первым. Можно ли заставить говорить бывшего легионера? Этот вопрос она и задала ему в спину, когда он вел ее через коридор на кухню, чтобы показать обещанное «кое-что».

Деметриос обернулся. В глазах его появилось новое, незнакомое выражение, которого Ника раньше не видела. Насмешка с примесью печали.

– Любого человека можно заставить говорить, моя дорогая. Любого. Это вопрос времени и метода.

Она почувствовала, как холодеет спина и по ней вдоль позвоночника сбегает струйка пота.

– Если они… – К тому же что-то случилось с голосом. – Ты скажешь мне? Ты меня предупредишь? Если…

– Если меня прижмут хорошенько, и я тебя сдам? – уточнил Деметриос.

Отвернувшись, она кивнула. Уставилась себе под ноги.

– Давай договоримся, что ты не будешь этого ждать, – заговорил он очень мягко, – что, не получив от меня никаких известий в течение двадцати четырех часов, ты возьмешь самое необходимое и спустишься к побережью по той тропе, что я тебе показал. Оттуда позвонишь Филимону.

– Ты уверен, что за тобой не следят? – Голос все еще барахлил. – Уверен?

– Я уверен, что за мной следят. Но не дальше Беотии. Я умею сбрасывать «хвост».

Филимон, конечно. Этот сумрачный грек в курсе всех дел Деметриоса, а значит, и в курсе всех ее, Ники, дел. Они встречались лишь однажды и не понравились друг другу. Но Филимон подтвердил, что если ей потребуется помощь, он готов в любое время любую помощь оказать.

Почему Иокаста терпит присутствие Ники – отдельный интересный вопрос. Станет ли она терпеть после минувшей ночи? Те ленты шрамов на лопатках Деметриоса не шли у нее из головы. Ей мнилось, что Иокаста причастна к их появлению. Вот до чего доводит ревность! Ника свирепо ревновала и, отбросив здравый смысл, приписывала сопернице коварные помыслы и гнусные злодеяния.

Окна маленькой квадратной кухни были закрыты ставнями и занавешены плотными шторами в бордово-коричневых тонах. За стеклами буфета Ника разглядела стоящие стопкой керамические тарелки и несколько кружек с геометрическим орнаментом по краю. На двухкомфорочной плите, около которой возвышался газовый баллон, стояла стальная кастрюля литра на полтора. Имелась и раковина для мытья посуды. Застеленный белой скатертью стол выглядел так, будто за ним уже сто лет никто не ел.

– Открой, – велел Деметриос, указывая на правую дверцу буфета. – Увидишь там фонарь. Возьми его и иди за мной.