Время черной звезды
Шрифт:
– Вернитесь домой, Деметриос, – почти беззвучно произнесла Иокаста. – Продолжите дело ваших предков.
Молния все-таки сверкнула, когда Деметриос ответил:
– Я согласен.
Все женщины, включая Иокасту, низко поклонились.
Приложив руку к груди, Андреас Галани прочувствованно заговорил:
– Спасибо, друг мой. Спасибо. Возможно, вам показалось, что мы несколько превысили пределы допустимого…
Деметриос посмотрел на то место, где лежал труп. Его уже убрали. Убрали обоих – и убитого, и раненого. На бетонном полу глянцевито поблескивала кровавая лужа.
– Я убил вашего человека.
Галани кивнул.
– Мы надеялись, что вы его убьете.
Расстроила бы ваши планы.
Он собирался задать еще пару вопросов, но передумал. Какая разница, кем был человек, которого сегодня принесли в жертву? Если это религиозная секта – в чем Деметриос уже не сомневался, – жертвой в любой момент мог стать кто угодно.
Почему он принял их предложение? Доверия они у него не вызывали, уважения тоже. Но все эти разговоры о предках… Он действительно хотел вернуться домой, вот в чем дело. Вернуться домой.
Должно быть, под действием воспоминаний выражение его глаз изменилось, или он просто слишком долго смотрел в одну точку – так или иначе, Иокаста встала, обошла стол и, грациозно наклонившись, поцеловала Деметриоса в висок.
– Я давно хотела спросить тебя…
– Да?
– Что ты чувствуешь, когда убиваешь?
Он покачал головой:
– Ничего.
– Совсем ничего? Я не о страхах и не о сожалениях.
– Понимаю. – Впервые Деметриос подумал о том, что идея привезти сюда Веронику, возможно, была не самой лучшей из всех, родившихся у него в тот день. – Но я действительно ничего не чувствую. И рождение, и смерть – все это… я никогда не видел особой разницы. – Он пожал плечами. – Что такое сознание? Отражение реальности. Реальность просто есть, независимо от того, сколько зеркал ее отражает. Впрочем, сказал же один умный человек, что сумма всех сознаний равна единице.
Пришел черед Иокасты покачать головой.
– Я ничего не поняла.
– Вернемся к этому позже, ладно? А сейчас… – Взгляд его был прикован к жемчужному колье, мерцающему на смуглой коже. – Пойдем в постель.
9
Еще в студенческие годы, начав принимать ухаживания мужчин, Ника сделала забавное открытие. Мужчина, с которым она не могла в любое время поболтать о чем угодно, как сексуальный партнер интереса для нее не представлял. Напротив, мужчина, который охотно говорил с ней на любые темы и с готовностью слушал, имел все шансы стать героем ее романа. Пропуском в постель служило красноречие.
При таком положении вещей стоит ли удивляться, что в один сентябрьский полдень, карабкаясь вслед за Деметриосом по каменистой тропе, ведущей к стадиону, расположенному выше по склону, почти над храмом Аполлона, она почувствовала себя влюбленной по уши. Да, в буквальном смысле слова! Уши желали слышать его, глаза желали видеть, тело желало прижиматься, несмотря на жару. При этом Ника хорошо помнила, что в день знакомства он вызвал у нее активную неприязнь. Быть может, уже тогда она подсознательно боялась влюбиться.
Идущий впереди Деметриос останавливается, затем поворачивается на сто восемьдесят градусов, провожая взглядом туристов, которые только что прошли мимо него, громко переговариваясь по-русски. На девушке короткие белые шорты, красный облегающий топ и красные босоножки на платформе. Ника слегка напрягается – внимание, которое он уделяет незнакомке, кажется ей чрезмерным, – но уже минуту спустя смеется, расслышав его бормотание.
– Русских туристов можно узнать, даже не слыша слов. Их женщины повсюду ходят вот на таких
– Но мужчинам же это нравится, – продолжая улыбаться, возражает Ника. – Признайся. Нравится?
– Штурмуя горные вершины в самое жаркое время года и самое жаркое время дня, мужчины думают о другом, поверь.
– Не верю! Я видела твои глаза.
– Да? И что же ты там видела?
– Ну… желание, – смутившись, отвечает она. – Не угадала?
– Боюсь, мои желания несколько сложнее.
– А можно мне о них узнать?
Деметриос стоит чуть выше на горной тропке и, разумеется, смотрит на нее сверху вниз. Это обстоятельство добавляет к смущению малую толику досады. Ника не всегда понимает, как следует вести себя с ним, и уж точно не хочет выглядеть хорошенькой дурочкой. Но реально ли справиться с любопытством?
Дерзкая улыбка, как всегда, делает его совершенно неотразимым.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал или чтобы показал?
С притворным осуждением Ника качает головой.
– Ты неисправим.
– Хочешь глоточек? – Он протягивает ей бутылку минералки. – Каждый из нас исправим лет примерно до пяти. Все более поздние исправления – лишь видимость исправлений. Взрослый человек свободен, его нельзя изменить извне. Изменения возможны только тогда, когда он сам решает, что пора измениться, и делает это.
И вновь его слова, произнесенные самым будничным тоном – таким же, как и «хочешь глоточек?», – изменяют неспешный поток ее мыслей, закручивая в бешено бурлящий водоворот. Человек свободен… Ну да, конечно. Главное помнить об этом, когда появятся охотники за скальпами. А войны? А революции? Свободен… А тюрьмы? А общеобразовательные школы и пионерские лагеря? Хотя со школами она, возможно, перегнула.
Пропустив еще одну пару, на этот раз пожилых немцев, Деметриос продолжает восхождение. Впереди уже виднеется древняя каменная кладка – стены и трибуны, – темно-серая на фоне золотистой охры земли, вернее, укрывающий землю сплошной ковер сухой травы. Зеленые травинки встречаются, но их ничтожно мало. Зато в избытке тень, благословенная тень, которой так не хватало на Священной дороге, зигзагообразно проходящей через весь теменос с его многочисленными памятниками и небольшими храмами-сокровищницами, дарами отдельных граждан, чей социальный статус позволял такие расходы, и целых полисов.
По правде говоря, восстановленные и реконструированные сокровищницы больше всего напоминают домики для садового инвентаря, стоящие на приусадебных участках отечественных предпринимателей, от прочих же мало что осталось, тем не менее к одному из них Деметриос подвел ее с очень серьезным выражением лица и объявил:
– Сокровищница фиванцев. Здесь была обнаружена надпись, свидетельствующая о связи Диониса из дворца Кадма с триетерическим культом. Тайные празднества фиванских женщин, ставшие предпосылкой истории сопротивления культу, в ней не упоминаются, сказано только о «публичных праздничных собраниях с драматическими представлениями». Но Диодор, говоря о триетерических ритуалах, ставил беотийцев на первое место среди «прочих греков и фракийцев» и рассказывал о «вакхических торжествах» у женщин. Он имел в виду как менадические, так и фиадические тайные празднества. Из этой надписи неясно, чему же соответствовали «публичные праздничные собрания». Вероятнее всего, празднику менад, так как именно в нем двухгодичный период достигал своего апогея и получал календарное завершение. Однако соотношение между профанным и сакральным здесь должно быть таким же, как между собранием в храме Диониса близ Элиды и праздником шестнадцати женщин, призывавших бога у моря.