Время, чтобы вспомнить все

О'Хара Джон

— Но мы с тобой не шахтеры и не подобные им люди. Я обязан быть джентльменом. Мне за себя стыдно, и если что-то случится, я буду в этом виноват.

— Но никто не узнает, что это твоя вина.

— Но я-то об этом буду знать, — сказал Джо.

— Но никто больше знать не будет, так что прекрати волноваться.

— Я буду волноваться до тех пор, пока не родится ребенок и я не удостоверюсь, что с тобой все в порядке, — сказал он.

— О, прекрати эти разговоры. Ты не так уж отличаешься от остальных, и я хотела этого месяцами. И буду хотеть. Господи, никто ни на минуту не дает

мне забыть об этой частице моего существа. Твоя мать, слуги, ты. А я постоянно думаю о себе и о тебе. Все стараются заставить меня думать о прекрасном и возвышенном… а я, уверяю тебя, думаю совсем о другом.

— Это очень трудное время.

— Ты обо всем этом понятия не имеешь, так что перестань повторять то, что говорят другие.

— Спокойной ночи, милая, — сказал он и поцеловал ее в лоб.

— Спокойной ночи, — отозвалась она.

Эдит слышала, как он улегся в постель, как зашуршали простыни, пока он укладывался поудобнее. Она не видела часов и потому не знала точно, но была уверена, что не прошло и нескольких минут, как он уже крепко спал. А она еще долго-долго слушала, как на здании суда раз за разом били часы.

И так повторялось множество дней и ночей до самого рождения ребенка. Эдит жила теперь не по грегорианскому календарю, а по лунному, в котором и сама довольно часто путалась. Часовые механизмы больше не играли в ее жизни никакой роли: на площадке второго этажа стояли «дедушкины часы», в гостиной — «бабушкины часы», в комнате Эдит — часы банджо, в кухне — часы с кукушкой, и все они били каждые полчаса, но Эдит понятия не имела, какое они указывают время, и ее это ничуть не тревожило. Отвыкнув что-либо делать, она почти всегда ходила сонная или полусонная. Но когда стало приближаться время родов, месяцы побежали быстро, а потом счет пошел на часы и минуты.

Первые болевые ощущения начались у Эдит ранним вечером, однако доктор Инглиш пришел посмотреть ее после полудня и ничего нового ей не сообщил. Пытаясь успокоить ее, он сказал:

— Я полагаю, что можно со всей уверенностью заявить: у вас родится младенец.

— Когда?

— Если бы вы были той самой моей пациенткой, что живет возле сталелитейного завода, я мог бы предсказать с точностью до минут, когда начнутся роды и сколько времени продлятся. У нее уже девять детей и вот-вот появится десятый. Ей на самом деле я больше не нужен. Но в случае с первенцем я лучше воздержусь от прогнозов. Я ведь, знаете, настроен принимать всех ваших младенцев, так что мне не хочется гадать и ошибиться в сроках с вашим первым.

— Всехмоих младенцев?

— Ну да. Вы, Эдит, сейчас, возможно, об этом не думаете, но нам с вами предстоит часто встречаться — по вопросам профессионального порядка. Вам захочетсяих иметь. О, я знаю, хлопот с ними не оберешься. Джулиан, например, ребенок слишком живой и подвижный, но мальчик неплохой.Дай нам волю, у него были бы и сестры, и братья, но в жизни не всегда удается получить то, что хочется. Теперь же я вас оставляю на попечение многоопытной мисс Мак-Иленни, а сам скорее всего загляну к вам завтра утром.

Доктор был намного ближе к

истине, чем думал. Когда раздался телефонный звонок, он крепко спал, однако к тому времени как Гарри подкатил к его дому на хозяйском «пирс-эрроу», он хоть и не успел побриться, но уже одетым встретил его в дверях.

— Ох и тяжелая эта докторская работа, сэр. Три часа ночи, и такое, думаю, не впервой.

— Да, Гарри, не впервой.

— Мэри вам сварила кофе.

— Это хорошо.

В доме номер 10 на Северной Фредерик никто не спал, и впервые за три года парадом командовала не Шарлотт Чапин. Командовал парадом совсем другой человек. Шарлотт доверяла доктору Инглишу ничуть не больше, чем любому другому доктору или любому другому мужчине, но доктора привыкли командовать и привыкли к тому, что их слушаются, и эти два взаимосвязанных факта придают начальственный вид даже тем из них, кому по натуре не свойственна властность. Подобная манера, даже приобретенная, порождает самоуважение и уверенность в себе, однако Уильяму Инглишу приобретать эту манеру было ни к чему — она у него была врожденная.

— Теперь, если вы не возражаете, я попрошу всех, кроме мисс Мак-Иленни и Мариан, подождать внизу, — с площадки второго этажа, провозгласил доктор.

— Мариан? — переспросила Шарлотт.

— Да, Мариан. Я полагаю, вы уже не успеете привезти сюда мать Эдит, чтобы она повидала свою дочь первая, но… ничего страшного. А теперь, если вы не возражаете, пожалуйста, удалитесь. Спуститесь, пожалуйста, вниз.

Сидя в спальне Бена Чапина, доктор выпил чашку кофе и выкурил сигару. Время от времени он заглядывал к Эдит, пока к нему не явилась Мариан.

— Сестра Мак-Иленни…

— Раньше, чем я ожидал. Спасибо, Мариан. Посидите, пожалуйста, в коридоре, чтобы мы могли позвать вас, если вы нам понадобитесь.

Доктор зашел к Эдит: на лбу ее уже выступила испарина. И тогда медсестра Мак-Иленни впервые велела ей тужиться. Начались роды. Через два часа они приложили к ее лицу алюминиевую маску, накапали на марлю хлороформ, и после последнего невыносимо болезненного усилия Эдит погрузилась в глубокий сон.

— Скажите Мариан, чтобы она оповестила их о том, что родилась дочь, — сказал доктор Инглиш. — Или, вернее, внучка.

Мариан на цыпочках спустилась в гостиную. Отец и дед, так и не переодевшись в домашнюю одежду, ждали вестей; бабушка же сидела в фланелевой ночной рубашке, стеганом халате, носках и тапочках. Мариан быстрым взглядом обвела всех присутствующих и по долголетней привычке доложила Шарлотт:

— Девочка, мэм. Чудесная девочка.

— Ты ее видела? — спросила Шарлотт.

— Нет, мэм.

— Как себя чувствует моя жена? — спросил Джо.

— Мирно спит, мистер Джо. Мирно спит.

— Действительно спит, а не… что-то другое? — сказал Джо.

— Действительно спит, сэр.

— А сколько весит младенец? — спросил Бен Чапин.

— Мне, сэр, не сказали, — ответила Мариан.

— Что именно вам сказали, Мариан? И пожалуйста, без ваших приукрашиваний, — проговорила Шарлотт.

— Мне сказали, что у миссис Джозеф Чапин родилась симпатичная девочка…

— Кто это сказал? Кто сказал «симпатичная»? — спросила Шарлотт.