Время действовать
Шрифт:
Пара за соседним столиком уставилась на нас с удивлением.
У обоих были толстые роговые очки, обручальные кольца и жирные талии.
— Их было трое, — сказала она. — Трое повесили Юлле. Это многое объясняет.
— Но почему они не повесили меня?
Я попытался сделать недовольный вид.
Пара, сидевшая рядом, слушала, разинув рты. Они услышали торжествующий голос Кристины Боммер:
— Потому, что они что-то ищут. И только ты знаешь, где это находится.
От роговых очков просто искры
— Поймите одну вещь. — И показал на Кристину Боммер: — Она меня бьет! Вы бы только знали, как мне было стыдно летом, перед детьми...
Кристина Боммер смотрела на меня растерянно и сердито. Соседняя пара приняла решение. Они встали, он вытащил бумажник. Я положил руку ему на рукав:
— Погодите... о, как жаль, что вам надо идти. Я очень хотел бы знать — вы очки снимаете, когда трахаетесь?
Кристина задохнулась от злости:
— Ты самый подлый тип...
— Мне не нравится, когда люди глазеют на меня, — прорычал я в ответ. — Пускай уж смеются надо мной, или отмахнутся, или спросят — не больно ли мне, но только чтобы, черт дери, не глазели! Это меня бесит.
Жирная пара была уже внутри, в ресторане. Он размахивал бумажником, призывая официанта Маноло и кивая головой в мою сторону. Маноло посмотрел на меня строго и подмигнул. Он был на моей стороне. «Родольфино» уютный ресторанчик, но — в зимнее время.
Кристина пристально уставилась на меня и сказала, уже не улыбаясь:
— Неприятный ты человек. По-моему, ты что-то такое сделал или сказал, что привело к смерти Юлле.
Ответить на это я ничего не мог — да и что бы я сказал?
— По-моему, ты ему что-то передал.
Да у нее просто талант. Она лучше соображает, чем весь отдел по раскрытию преступлений — по крайней мере те, что трудятся в отпускной сезон.
Она продолжала говорить медленно и негромко, несмотря на стоявший вокруг шум:
— Может, ты сделал ошибку, невольную ошибку. Надеюсь, что так. Но если ты сделал какую-то заведомую глупость, какое-то зло или подлость, то я тебя никогда не прощу.
Ее лицо было спокойно, но по щекам текли слезы.
— Я думаю, тебе опасно оставаться дома одному, — сказала она. — Можешь сегодня переночевать у меня.
Я помотал головой. Она болела, и все тело болело, и я устал, как никогда.
— Никто из нас не будет спать сегодня ночью в одиночку. Ты заночуешь у своей мамы в Тронгсунде. Я тебя туда провожу. Метро и такси. А потом открою свою черную записную книжечку и найду себе компанию на ночь.
Я улыбался как можно дружелюбнее:
— Нельзя тебе сейчас домой идти. Кто-нибудь может проследить и узнать, кто ты такая. Потом начнет размышлять, почему ты так охотно ходишь в гости именно ко мне. А потом, может, захочет с тобой побеседовать.
Она явно была сбита с толку.
—
Вечер перешел в ночь еще до того, как я вернулся. Зверь ждал в подъезде, через улицу наискосок. У его ног лежал видавший виды моряцкий мешок.
Я вошел в свой подъезд, не глядя на друга, и захлопнул за собой дверь. Он выждал порядочное время, больше пяти минут. На лестнице было темно. Наконец он набрал код и вошел.
— Que tal? — спросил я.
— No, nada. — Никто, значит, не шел за ним. — Что случилось? — спросил он, приведенный в ярость моим внешним видом. По телефону я ему почти ничего не сказал.
Пока мы шлепали по лестнице, я рассказал ему все, несвязно и бестолково. Он остановился перед входной дверью и внимательно осмотрел замки, из них действовал только тот, что с защелкой. Но это замок из тех, что смышленые ребята в детском садике открывают столовым ножиком.
— Высверлены, — сказал Зверь. И показал на патентованные замки. В самом деле, высверлены, чистенько и аккуратно. — Такие замки не открыть с отмычкой. Их надо сверлить.
— С отмычкой, — повторил я автоматически.
Мы обошли квартиру и осмотрели все комнаты. Девушка, что живет напротив, видно, уехала — ее окна были темны. Мы постелили Зверю на диване. Он приволок свой моряцкий мешок и начал в нем рыться. Сперва вытащил дробовик.
— Какого черта, — прошипел я.
Он протянул ружье мне. Красивое старое оружие. Оба ствола с гравировкой, приклад резной. Но стволы еще и обрезаны, а приклад укорочен, так что осталась только рукоятка. Все это смахивало на старинный пистолет кавалериста.
— Соль.
Зверь держал в руке два толстых красных патрона.
— Здесь крупная соль, не дробь. Очень мало пороха. Я сам заряжал. Это не опасно.
Я покачал головой.
— Что там еще у тебя?
Он сверкнул улыбкой и засунул руку в мешок. Мягкий, но увесистый линек и facon, длинный кривой нож. Аргентинские ковбои пользуются им как домашним инструментом — кроме субботних вечеров, когда он служит другой цели. Ну ладно, линек. Но facon?
— Нет, — сказал я. — Этого не надо. Я не хочу, чтоб ты оказался в тюрьме за непредумышленное убийство.
Он смотрел на меня сердито, но только какую-то секунду. Потом сунул нож в мешок и задвинул его под диван. Обойдемся ружьем с солью и линьком. Обычная неделя для Зверя.
Мы долго сидели за столом на кухне, пили пиво, ели бутерброды и беседовали. Когда говорить было больше не о чем, молчали. Под конец Зверь улыбнулся своей белозубой улыбкой, которая заставляет чувствовать, что он тебя видит насквозь.
— Кармен, — сказал он, — вот твоя большая проблема.
Конечно, кивнул я, но на всякий случай спросил: