Время дня: ночь
Шрифт:
— Вот! — кричит он на весь класс. — Это вы здесь сидели вчера!
Ребята молча стоят, не понимая, в чём дело…
— Это вы изгадили весь стенд!
— Это не мы… — пролепетал один из них.
— Это не мы… — повторил за ним другой.
— Кроме вас больше некому! У вас все уроки были вчера в этом классе.
— Это не мы… Это не мы… — повторил снова один из них дважды.
— Позавчера тут ничего не было! — кричал мастер. — Чтобы сегодня после уроков вылизали здесь всё! Помоете стены. А за побелку потолка будем вычитать деньги из стипендии! Чтобы завтра явились к директору вместе с родителями!
Обеими руками он схватил ребят за шиворот и с силой выпихнул вон из класса, и сам вышел
Кукумба приблизился к двери, и закрыл её, чтобы не быть свидетелем избиения. Сашка с Игорем переглянулись. Улыбка растянула их рты. До конца урока они давились от смеха…
"Это не мы — это не мы…" — повторяли они, и им было очень смешно, что никто не подумал на них, а наоборот, попались какие-то ни в чём не повинные ремесленники, которых было почему-то совсем не жалко: то ли потому, что они были из другой группы, да к тому же — слесаря, которые считались менее привилегированными по сравнению с радиомонтажниками, то ли потому, что многие из слесарей были не-москвичами, жили в общежитии, а значит, были настоящими ремесленниками; то ли потому, что среди слесарей бытовали грубые законы: не раз Сашка с Игорем были свидетелями, как двое ПТУ-шников начинали кулачную драку, и как только одному из них удавалось сбить другого на землю, и тот не мог сразу же подняться, то собравшиеся вокруг подбегали, отталкивая победителя в сторону, и начинали со всей силы пинать побеждённого, "забивать ногами". Их нравы перенимали и радиомонтажники. По крайней мере, Сашка, Игорь и Машка играли в игру, под названием "забить ногами". И хотя били друг друга не больно, но могли легко войти в роль и слегка озвереть. Драка могла вспыхнуть безо всякой явной причины. Их ПТУ, тем не менее, считалось образцовым. В других ПТУ, как знал Саша по рассказам знакомого приятеля, если ты не мог себя защитить, то лучше было не заходить в туалет, где всегда кого-нибудь поджидал тот, кто был не прочь размять мускулы.
"Это не мы — это не мы!" — вспоминали потом часто Игорь и Сашка, и им всегда становилось необыкновенно весело.
— Поди, они до сих пор недоумевают, кто это сделал! — продолжал смеяться Игорь.
— "Пребывают в неведении"! — поддерживал его Сашка, вводя новый термин.
— Так и Летучий — до сих пор "в неведении", кто вворачивает конденсаторы! — смеялся Игорь.
— А наказать-то кого-то надо! Наверняка, кого-нибудь поймает!
— "Это не мы… Это не мы…"
— "Это не я… Это не я…" — будет говорить Малинкин, — Сашка давился от смеха.
— А то, как кого-то из нас заподозрят? — заметил Машка.
— Пусть докажут! — Игорь перестал смеяться.
— А помнишь, про решётку! — предложил Сашка другое воспоминание годичной давности.
— А! Решётка!! — Засмеялся Игорь, даже приседая от новой волны смеха.
9. Урод
Володя не сумел дозвониться ни до кого, поскольку автомат сразу же проглотил монету. Выйдя под дождь, дворник направился по улице, сам не предполагая, что она приведёт его к очереди терпеливых молчаливых промокших людей, в своём бездействии преследующих единую цель: согреться.
И не задумываясь долго, столкнувшись с "аскетами", он как-то естественно слился с этими людьми, покуда не оказался уже в метро, изрядно подвыпивший и движимый неясной перспективой какой-нибудь неожиданной встречи.
Опять вспомнился разговор с Николаем, и он подумал, что в метро совсем нет дворников — потому что в метро не бывает снега… Что неплохо было бы соединить все дома в городе одной крышей. Тогда бы всем дворникам
Мысль об единой крыше над всем городом показалась ему весьма оригинальной. Он стал развивать её дальше. Он представил себе подземный город, из которого никого не выпускают, потому что у человека может нарушиться психика, если он увидит настоящее солнце…
Дворнику захотелось записать пришедший в голову сюжет для целого, как он подумал, романа. Но бумаги с собою не оказалось.
На какой-то станции, в переходе, он увидел пьяного, раскачивавшегося в такт своему внутреннему ритму из стороны в сторону и, по-видимому, не знавшего, куда держать путь. Володя начал рассказывать ему об единой над всем городом крыше. Пьяный всё время его перебивал, восклицая: "Куда же мне теперь идти?!" Володя плохо понимал его состояние (да и своё тоже) и говорил многозначительно о том, что нельзя смотреть на солнце, иначе можно ослепнуть…
В конце концов, он попросил у него бумаги, на что пьяный сказал, что здесь нет туалета. Дворник стал объяснять, что бумага ему нужна для записи сюжета о крышах. И тогда его собеседник вдруг резко закричал:
— Самому нужна бумага! Глаз нечем протереть! Режет невмоготу!
С этими словами он приподнял левое веко, схватил тремя пальцами свой глаз, вытащил его из глазницы, укусил зубами и засмеялся.
Дворнику стало не по себе, его чуть не стошнило. Переборов себя, он поспешил прочь от урода, продолжавшего смеяться ему вслед.
10. Телогрейка
Шёл дождь, и по улицам торопились люди, с раскрытыми зонтами. Звенели трамваи и рычали автомашины.
Знакомый охранник пропустил Круглова сходить в магазин. Радостный, он шёл по обочине дороги, хлюпая сапогами по бежавшему навстречу ручью.
Дорога была неширокая, и машинам приходилось объезжать Николая. И он испытывал почти счастье оттого, что и он, как машина, перемещается по дороге.
Он чувствовал это сапогами, рассекавшими ручей, телогрейкой, напоминавшей ему корпус автомобиля, в котором он, будто бы, удобно сидит, уткнувшись воображаемыми пальцами ног в свой желудок, и смотрит через глаза на мокрый асфальт.
Он чувствовал это спиной и затылком, слыша шум нагонявших его машин, даже не сигналивших, а объезжавших его с уважением, которого достойна всякая движущаяся тварь, попавшая на дорогу.
Он испытывал мир и покой, ощущая себя животом где-то далеко, внутри…
Как будто не было больше времени, а вместе с весенними ручьями и солнцем наступила вечность; и будто Николай шёл после беседы с Самим Богом в гости к Его Ангелам в Рай…
Справа, по тротуару, спешили обыкновенные пешеходы, а он, сопровождаемый низким гулом грузовиков, всего лишь пользовался своим телом, подобно тому как другие пользовались своими автомобилями.
И он радовался, что ощущает себя так необычно. И ему было жаль несчастных пешеходов, не знавших так, как знал он, что каждый из них — владелец своего собственного тела…
Николай приблизился к перекрёстку. На светофоре погас зелёный свет и зажёгся жёлтый. Его обогнал грузовик. Не долго думая, и дядя Коля прибавил скорости — и быстро побежал через перекрёсток. Сзади заскрипели тормоза какого-то осторожного водителя, не решившегося проскочить на жёлтый.
На другой стороне перекрёстка стоял милиционер. Николай заметил его, лишь когда оказался лицом к лицу. Их глаза встретились, но дядя Коля до сих пор ещё не осознавал, что случилось: счастье чувствовать себя не-человеком противилось грубой действительности.