Время гарпий
Шрифт:
Она все же попыталась в статьях и комментариях блога превратить в сказку свое уголовное преследование, так и не сумев написать для себя самой счастливый конец. Впрочем, она сделала все, чтобы навсегда отбить охоту травить живых людей по надуманным обвинениям. Но, искренне считая себя «писателем-реалистом», отдавала себе отчет, что без счастливого конца крупного эпического произведения, без созданных ею, легко узнаваемых образов, ей вряд ли удастся статьями отбить у правоохранительных органов возникшее неистребимое желание представить честного человека — уголовником. Она чувствовала растущую тягу к театральным постановкам, инсценировкам и мистериям, догадываясь, что единственный вывод, на который способны эти люди — будет касаться более тщательного подбора мистов.
—
Впрочем, тут уж ничего поделать было нельзя. Разочарование ее судебным приговором в двадцать тысяч рублей в правоохранительных структурах не имело границ. Потраченные на ее уничтожение бюджетные требовали более ощутимого обоснования. К тому же обвинительная направленность судебной системы свидетельствовала таким приговором, что никакого основания уголовное преследование не имело вообще. Поэтому в дальнейшем по искам прокуратуры ее долго травили на работе, оставив, в конце концов, без всяких средств к существованию.
Ее, хорошо знавшую миф о царе Финее, которого гарпии последовательно лишали возможности утолить голод, нисколько не удивляла ожесточенность «борьбы с экстремизмом», обрушившая всей мощью правоохранительной системы — против одной женщины, чтобы довести ее до голодной смерти. Мало кто из людей, принимавших участие этой схватке против нее, понимал, как далеко они отступают не только от человеческой логики, но и от самих естественных принципов самосохранения. Им казалось, будто они, напротив, только так могут спасти самих себя. Простое условие, что для дальнейшей жизни им надо всего лишь уничтожить женщину, не сделавшую никому ничего дурного, многие расценивали, как пустяк. В своей жизни они совершили немало отступлений от обычной человеческой порядочности, поэтому ничего сложного не усматривали в таком задании, которое к тому же очень хорошо оплачивалось. Но все предыдущее они делали по своей воле, очевидно, думая, что проявляют ее, все больше теряя над ней власть. Вряд ли они понимали, что в столь незначительном, проходном случае — они окончательно подчиняли собственную волю гарпиям, которые всегда рассматривали своих «временных союзников» лишь в качестве корма. Ее давно тревожила мысль, будто время остановилось, а выигрывает от этого люди, не способные к творчеству… только потому, что она прекратила писать, оставила свое призвание. Финей подвергся нападению гарпий лишь потому, что, обладая даром предвидения, рассказывал людям, как им достичь… счастливого конца. От гарпий его защитили аргонавты, которым понадобился его совет. Она знала, что и ей помогут те, кто воспринимает свою жизнь — не «выживанием», а захватывающим приключением и вечными поисками заветного золотого руна, подталкивая, оживляя чуть было не заснувшее рядом с ними время.
В детстве, испытывая обиду от несправедливости взрослых, она говорила себе: «Вот умру, тогда они все пожалеют!» Повзрослев, она поняла, что те взрослые, кто больше всех придирался к ней, пытались привести ее в соответствие со своим прокрустовым ложем ущербных представлений о жизни, тоже сделать «такой как все». От ее слов и поступков они чувствовали не только беспомощность, но и несостоятельность своего образа жизни. Поэтому вряд ли могли ощутить тяжесть утраты от ее внезапного ухода из жизни. Возможно, они бы даже почувствовали облегчение. Больше всего ее безвременная кончина могла расстроить тех, кого она любила, кого ни в коем случае не хотела бы огорчать. Когда к ней ворвались с обысками и последующими издевательствами, ее время стремительно заканчивалось. И смерть, уже сжимавшую холодной
…В ночь после обыска ей приснился странный сон, который она твердо решила никому не рассказывать, а на всех «экспертизах» тупо твердить, что по Конституции имеет право не свидетельствовать против себя.
Да и хороша бы она была, если бы разоткровенничалась с Наташкойпрокуроршей, что в ночь после обыска до самого утра играла в карты… со старинными часами, ловко тасовавшими колоду львиными лапками.
И где-то она уже точно видела раньше эти часы, правда, никогда особо не обращая внимания на затейливую резьбу их корпуса. На правом боку у них был изображен красивый кудрявый юноша лет двадцати, а на левом — мощный старец с крыльями и косой.
Играли они… на время. Часы объяснили, что раз с ней вышла какая-то ерунда, что она вынуждена теперь тратить остаток времени на правоохранительные тяжбы, а ее сказки так и остались недописанными, так она может немного времени отыграть в карты.
Ей совершенно не хотелось играть, она чувствовала не просто огромную обиду от происходящего. После того, как на ее глазах молодые люди, возвращавшиеся после громких разборок и перекуров у мусоропровода выцветшими настолько, что их невозможно было описать в Интернете, ей казалось, что душу ее окутывает холод. Помня о своем сроке, она уже смирилась, что Новый год читатели блога встретят уже без нее и ее сказок. Тут же в голову полезли «спасительные» мысли, что никому она и раньше была не нужна, а сейчас ей объяснили с присущей правоохранительным структурам прямотой, что туда ей и дорога, потому что никто о ней не вспомнит и не пожалеет.
— Ну, я бы не был таким категоричным, — заявили часы в ответ на ее невеселые размышления. — Не понимаю, чего расстраиваться, что некие хамы не испытывают в нас необходимости по недомыслию? Еще не было случая, когда кто-то из них не пожалел бы о подобном некрасивом отношении в последнюю минуту. Слыхала песню про пять минут? Противная, правда? Пять минут останется… и ты бы посмотрела, что некоторые пытаются успеть в последние пять минут. Слушай, ты опять выигрываешь!
Вначале она выиграла год, но подумала, что это просто насмешка какая-то. Еще год терпеть эти рожи возле себя? Часики почему-то слишком эмоционально переживали свой проигрыш. Желая доказать, что ее выигрыш — чистая случайность, они поменяли козыри, и она выиграла еще три года. Часы страшно расстроились и сквозь истеричные рыдания сообщили, что если они не отыграются, то их на винтики разберут. Поэтому дальше они решили играть по-честному и больше месяца на кон не ставить. Два раза она проиграла, но выиграла больше. При этом у нее нестерпимо чесалась ладонь левой руки.
— К деньгам, что ли? — сказала она смущенно, что есть силы расчесывая ладонь. — Так откуда?
— А кто знает? — резонно протикали часики. — Пока тебя за экстремизм травят, так в университете будут зарплату всю до копейки отдавать. Чтоб к ним претензий от прокуратуры не было, а тебе было жальче работенку в университете терять. Как выгонят, тогда опять всем надбавки снимут, чтоб не радовались. Дело-то известное.
— Знаете, сейчас, когда платят по двенадцать тысяч, мне мою работенку нисколько не жалко, — заметила она. — По шесть пар в день работаю, с трудом коммуналку оплачиваю, а наши руководящие хмыри с факультета могут за год квартиру и машину купить. Как-то попробовала по девять пар читать… но очень тоскливо получается.
— Иногда ведь требуется проявить немного экстремизма, чтоб хоть за пять минут до конца узнать, насколько тебя обворовывают, — захихикали часики. — Но у тебя ладонь, наверно, потому и чешется, что вначале выигрыш на судьбе отражается.
Она взглянула на ладонь левой руки и увидела, как растет ее линия жизни, обходя все роковые изломы и разрывы.
— Это мой выигрыш? — спросила она потрясенно. — Но когда я проснусь, все будет по-старому?
— Не совсем, если мы договоримся, — вкрадчиво протикали часики.