Время грозы
Шрифт:
Еще, говорит, учти, что гарантий попадания именно в тот мир, откуда ты пришел, не существует. Вероятность велика, да, поскольку миры, похоже, соседние, но гарантий нет. Образно говоря, возможен перелет.
А что до возврата, то компактного переносного аппарата для возврата я, говорит, пока даже представить себе не могу. Единственная возможность — там, на месте, стационарное оборудование строить. Но это, говорит, мне тогда отправляться надо. Ему то есть, Румянцеву. А у него
Впрочем, говорит, впереди у нас лунный этап. Все остальное — потом. Тогда уж решать, повторил, — тебе, Максим.
И на Наташу взглянул.
А Наташа бледна, как тот самый лист из пачки…
Ладно, поживем — увидим».
Прозвенел сигнал связи.
— Максим, — раздался голос Румянцева, — вас долго ждать? В лаборатории мы, приходите.
— Ох-хо-хо, — отозвался Максим. — Идем, идем… Пошли, Наташ, ждут!
Румянцев и Устинов выглядели на удивление спокойными. Или сосредоточенными. Когда Максим с Наташей вошли в лабораторию, Устинов размеренно заканчивал фразу:
— …системную. А я — за оперативную. И не спорь. Вот ребят в дело посвятим, раз ты настаиваешь…
— Настаиваю, — вставил ученый.
— …а делать станем, как Иван Михайлович решит.
— Тут, дамы и господа, — сказал Румянцев, — вот какое дело. Подполковник Устинов считает, что послезавтра, когда Судья Макмиллан будет на базе, его необходимо заманить в эту лабораторию…
— Да он сам к тебе собирается! — фыркнул Федор.
— …обездвижить и промерить. После чего решать по обстоятельствам.
— Как обездвижить? — ахнула Наташа.
— Обыкновенно, — мрачно ответил Устинов. — Чай. Кофе. «Коктебель», хотя и жалко его спецсредствами портить.
— Коль, дай, что ли, «Коктебеля», — слабым голосом попросил Максим.
— Не давай, Николаша, — сказал Устинов. — Раз он здесь, пусть мыслит ясно.
Максим обозлился.
— Я вот сейчас со всей ясностью мысли тебе, суперагент, под ноги ужин свой вывалю! Командир, чтоб тебя…
Устинов махнул рукой. Румянцев встал, вышел в соседнюю комнату, вернулся с бутылкой и четырьмя пузатыми бокалами на подносе.
— По глотку никому не повредит, — рассеянно пробормотал он, разливая. — Ну, что думаете?
— Не знаю, — сказала Наташа. — Мне Джек симпатичен. И жалко его почему-то. В общем, я ему верю. А что, он обязательно чей-то лазутчик? Не могло с ним случиться… ну, как с Максимом? Только судьба потом иначе сложилась…
— Мне он тоже симпатичен, — присоединился Максим, оживший после первого же глотка. — Ну, светится… В передрягу какую-нибудь попадал, оттого и светится. Чем не версия? Может такое быть, Коля?
Румянцев пожал плечами.
— А все остальное, — продолжил Максим, — как бы объяснить… Вот ты, Федор, сразу его подозревать
— Все, — отрезал Устинов. — Вся его жизнь, насколько она мне известна. Это жизнь сумасшедшего, а он, готов держать любое пари, отнюдь не сумасшедший. Вся эта его деятельность. Весь этот театр с Первым Поселением. Двести человек выдернуть черт знает куда! Это что, нормально?! И мелочей масса, до которых вам, ребята, дела нет, а мне есть — настораживают, поверьте. В конце концов, подозревать — моя работа, нравится вам это или нет. Риск есть? Есть. Вот рисковать я и не имею права.
— А если ты ошибаешься, — тихо спросила Наташа, — это не риск?
— Это риск другого сорта, — сказал Федор. — Да и не волнуйтесь: чисто все сделаю, комар носу не подточит. Нас еще и благодарить станут. Всё. Где связь, Николай?
— Да пожалуйста, — ухмыльнулся Румянцев. — Его высокопревосходительство нас уже несколько минут слушает. А теперь, кажется, канал совсем наладился. Нам Ивана Михайловича тоже слышно.
Через несколько секунд из динамиков раздался голос Чернышева:
— Здравствуйте, господа. Догадываюсь, профессор, что дело не в состоянии канала. Это вы меня просто держали без права слова. Посвятили в проблему, так сказать, почти на натуре. Угадал?
— Виноват, — Румянцев подмигнул Максиму.
Снова пауза. Потом голос премьера:
— Что уж… Кратчайшим путем… Объявляю решение: подполковнику Устинову предоставляется карт-бланш. Условие одно: господин Макмиллан не должен физически пострадать. Если он, разумеется, не чужак. Вы поняли?
— Так точно, — негромко отозвался Федор.
— И имейте в виду, — раздалось из динамиков после очередной задержки, — Владимир Кириллович также на линии.
Пауза, голос императора:
— Ни пуха, ни пера, подполковник.
Устинов промолчал: не посылать же государя к черту.
17. Среда, 24 мая 1989
Спалось этой ночью Максиму совсем плохо. То есть почти не сомкнул глаз, так ему казалось.
Однако — видел сон. Значит, спал, так бывает.
Видел сон и сознавал, что это сон. Так тоже бывает.
Во сне он сначала как бы парил над огромной толпой. Полмиллиона людей. А может, и миллион. Май, тепло, а там, в толпе, даже жарко. Или, вернее, душно.
Места знакомые — вон Университет виден, а вон чаша Лужников. Да, Лужники и есть. Насыпь Окружной железной дороги, около нее трибуна. На трибуне люди, говорят что-то — Максиму не разобрать. Толпа время от времени кричит. Нет, даже скандирует. Тоже не разобрать.
Милиции много. Эти не кричат. У них рации. Переговариваются иногда — одно ухо рацию слушает, другое пальцем заткнуто.
Максим медленно снижается, проплывает над толпой, над самыми головами. Господи, одеты-то как плохо! И зубы почти у всех ни к чёрту… И запах… А лица — лица хорошие. Глаза ясные, как у детей.