Время и снова время
Шрифт:
– Ох ты! – Стэнтон даже не пытался скрыть огорчения. – А я так надеялся…
– Понимаете, дело в том, что не хочу вам надоесть. Иногда люди утомляют. А я очень настырная.
– Не соглашусь.
– Не исключено, что и вы мне прискучите.
– Да уж, сказано прямо.
– Послушайте, Хью, мы вместе провели пять чудесных часов. Впереди полтора часа в зале ожидания, а затем полдня в поезде до Вены, куда мы прибываем поздно вечером. Выходит, мы будем неразлучны почти двадцать часов, что многовато для нового знакомства. А я хочу, чтобы у нас остались темы для разговора, поскольку…
– Поскольку –
Бернадетт покраснела гуще прежнего, молочно-белые щеки ее стали малиновыми. Она глубоко вздохнула.
– Ладно. Значит так. В Вену мы приедем в половине одиннадцатого вечера, нам обоим понадобится отель. Мне кажется, было бы уютнее и экономичнее поселиться в одном номере. Вот, сказала. Что ответите?
Стэнтон не ответил. Он опешил. Он понимал, что ситуация может развиться в этом направлении. Чуть захмелевшие мужчина и женщина могут оказаться в одной постели. Но он опешил от прямоты. Это было бы смело даже в 2024 году.
– Если честно, – поспешно заговорила Бернадетт, – об этом я думаю с той минуты, как вы сказали, что женщины держат половину неба. Я в жизни ни от кого не слышала ничего столь прекрасного и верного. Если уж совсем честно, я бы, наверное, отдалась любому мужчине, который это сказал. Даже если б он не был таким душкой.
Прежде Стэнтон не имел повода благодарно вспомнить председателя Мао Цзэдуна. Теперь он появился.
26
Верная своему слову, в зале ожидания Бернадетт сидела поодаль и закомпостировала билет в другой вагон. За ужином она расположилась в дальнем конце ресторана и лишь поприветствовала Стэнтона стаканом воды.
Такое поведение впечатляло.
Конечно, она была права. С первых минут разговора их охватило сильное взаимное влечение, окрепшее за долгим обедом. Оба ощутимо наэлектризованные, они могли бы не совладать с возбуждением, если б провели в тесном соседстве еще одиннадцать часов. Поди знай, как оно все вышло бы – хорошо или не очень. А план Бернадетт гарантировал, что их встреча в Вене пройдет на высокой трепетной ноте. Ведь Берни была, как выражались однополчане Стэнтона, классная телка.
На Европу спустилась ночь, Хью задремал в своем купе и проснулся лишь на подъезде к Вене.
Бернадетт ехала в голове состава и, наняв носильщика, уже стояла за турникетом, когда Стэнтон еще шел по перрону.
– Берем одно такси? – весело спросила она. – Если хотите, киньте свои вещи на мой багаж. Или предпочтете собственноручно нести свой душевный груз, чтобы в него никто не сунул нос?
– Спасибо, и с рюкзаками я сам справлюсь, – сказал Стэнтон. – Привычка.
– Как угодно. Вы уже решили, где остановитесь?
– Говорят, отель «Захер» очень хорош. Он рядом с оперным театром и, наверное, роскошен, но коль уж мы в Вене…
– Прелестно! Вот там я и поселюсь.
Очередь на такси была короткой, и вскоре они ехали по пустынным улицам.
– Ни души. И так всегда, едва стемнеет, – сказала Бернадетт. – Днем здесь чудесно, а вечером тоска зеленая. Вы знаете, что в десять часов венцы уже в постели? Иначе их штрафуют.
– Да перестаньте! Штрафуют? Быть такого просто не может.
– Ну вроде как штрафуют. Понимаете, все венцы живут в многоквартирных домах, и те, кто припозднился, платят привратнику. Вот они и мчатся домой
– Похоже, вы знаете этот город, Берни.
– В восемнадцать лет я провела здесь месяц, сопровождая свою тетушку. Она обожала оперу, которую я не особенно чту, но Вену я полюбила и до сих пор люблю. Три года назад я была здесь на конференции по женскому здравоохранению. Другого такого размякшего города я не знаю. Венцы рано ложатся и поздно встают, а затем все поголовно сидят в кафе и болтают о театре. Вы не представляете, сколько у них способов готовить кофе – на каждый час дня свой рецепт. Наверное, дело в том, что Вена привыкла быть старой доброй столицей, но, утратив свою важность, взяла и размякла. Я к тому, что в Лондоне или Берлине все суетятся: мы хотим всех опередить, немцы пытаются нас догнать. Насколько я знаю, в Нью-Йорке лихорадка еще бешенее. Даже Париж хочет выглядеть главным и значимым. А Вена как будто сдалась, понимаете? Австрийцы знают, что живут в разношерстной недопеченной империи, а их дряхлый император больше озабочен дворцовым этикетом, нежели международной политикой. Они оставили всякие хлопоты и теперь наслаждаются жизнью. Вы слыхали о Карле Краусе? [21]
21
Карл Краус (1874–1936) – австрийский писатель, поэт-сатирик, литературный и художественный критик, фельетонист, публицист, уникальная фигура немецкоязычной общественной и культурной жизни первой трети XX века; известен своими афоризмами.
Как ни странно, Стэнтон слыхал. В университете под руководством Маккласки он изучал Австро-Венгерскую империю и знал прославленного венского сатирика.
– Издатель журнала «Факел», верно?
– Браво. Вы самый эрудированный военный из всех, кого я знаю. Так вот он сказал: «С Берлином все серьезно, но небезнадежно. С Веной все безнадежно, но несерьезно». Хорошо сказано, правда?
Бернадетт безумолчно щебетала, рассказывая о красивых зданиях и парках, мимо которых они проезжали, а потом вдруг оказалось, что «даймлер» уже доставил их к отелю «Захер».
– Кажется, я разболталась, – смутилась Берни.
– Чуть-чуть, – согласился Стэнтон, расплачиваясь с таксистом. – Но было интересно.
– По правде, я слегка волнуюсь. Наверное, вы думаете, что я слишком скоропалительна, но вообще мне это не свойственно.
– Мне тоже.
– Все из-за вина. Да еще «Манхэттен». Ну вот. Мы на месте.
Они вошли в вестибюль и направились к стойке портье.
– Вы сами, хорошо? – сказала Бернадетт. – А то я вся закраснеюсь.
– Договорились… но вы не передумали? Насчет одного номера?
– Нет. Мне случалось красться по коридору. Это гадко. Чувствуешь себя воровкой.
– О’кей.
– О… что?
– Американское словечко. То есть все в порядке.
– Вот как. Ну давайте, идите.
Как ни странно, Хью тоже немного нервничал и смущался. Удивительно. Он взрослый мужик, военный, который участвовал в бесчисленных секретных операциях во многих странах, а нынче вообще изменил ход истории. Хорошо вооружен, при деньгах, внушителен и впечатляющ по всем статьям. Джеймс Бонд отдыхает. Так чего же он дергается, словно семнадцатилетний юнец?