Время и снова время
Шрифт:
Только их больше нет. А он в постели с женщиной, умершей задолго до их рождения.
Наверное, Бернадетт догадалась, о чем он думает.
– Ты чувствуешь себя виноватым? – спросила она. – Я о твоей жене… Наверняка она бы поняла. Или я слишком самонадеянна? Откуда мне знать, как бы она это восприняла. Но я думаю, она бы не захотела, чтобы ты навеки остался один.
– Да – наверное, поняла бы, и нет – я не чувствую себя виноватым.
Берни положила голову ему на плечо и поцеловала его в шею. Стэнтон ее обнял. Полежали молча. Хью приподнял голову и посмотрел
Вдруг ее носик озадаченно сморщился.
– Что такое? – спросил Стэнтон.
– Я подумала, у тебя часы остановились. – Выгнув шею, Бернадетт смотрела на циферблат. – Но нет, идут. Вон секундная стрелка скачет. Светящаяся.
– И что?
– Но часы не тикают. Как странно.
– Тикают, очень тихо.
– Да нет же. Часы под самым ухом, у меня прекрасный слух, но они не тикают.
– Особая модель. Самая последняя разработка. Швейцарская.
– Хм. Сейко. Название не очень-то швейцарское.
– Это крохотная фирма. Продвинутая. В смысле, сильно опережает свое время. Я выполняю деликатную работу и потому снаряжен всем самым лучшим.
– Кстати, а чем ты занимаешься? – Берни перекатилась на живот и подперла кулаками подбородок. – Ты такой удивительный, я бы даже сказала, загадочный. Представляешься военным…
– Представляюсь? Что значит – представляюсь?
– …и золотым рудокопом из австралийской глуши. Однако ты не только наслышан о Карле Краусе, но знаешь название его сатирического журнала, который на немецком языке издается в Вене. У тебя неслыханно передовые взгляды на женский вопрос и плотскую любовь. Ты изъясняешься потрясающими фразами, которым место в сборнике цитат. Ты уверяешь, будто закончил Кембридж, но почему-то запамятовал, что там нет женщин среди студентов, не говоря уж о профессорах. Далее, ты невиданно крепок физически. У тебя просто литое тело, которое, между прочим, чрезвычайно приятно держать в объятиях. И еще я заметила на нем два шрама – по-моему, это пулевые ранения. Ты не выпускаешь из виду свои рюкзаки и носишь часы, которые не тикают. Даже чуть слышно. Так кто же ты, Хью Стэнтон, и чем, скажи на милость, занимаешься?
– Что ж, я мог бы ответить, но тогда придется тебя убить. – Стэнтон вспомнил старую хохму из своего века.
Берни улыбнулась:
– Надеюсь, ты шутишь. Значит, ты шпион?
– Я лишь попутчик в поезде. Как и ты.
– Попутчик в поезде, – медленно повторила Берни. – На слух романтично.
– И по сути тоже. Для меня, по крайней мере. В поезде «Сараево – Загреб» случайно знакомишься с очаровательной женщиной и проводишь с ней ночь в венском гостиничном номере, залитом лунным светом. Я не могу представить ничего романтичнее.
– Только одну ночь?
Стэнтон замялся. Может, остаться? На денек. Они вместе позавтракают на балконе, потом весь день будут гулять по городу, а за ужином выпьют вина и, может быть, даже потанцуют. В конце концов, это имперская Вена. Поздним вечером они вернутся в свой номер и…
Но его ждала миссия, и он обязан хранить секреты. Так много секретов. А эта
– Наверное, так будет лучше, – ответил Стэнтон.
– Наверное, – печально кивнула Берни. – Если б у нас была вторая ночь, я бы влюбилась в тебя, но, по-моему, я не очень умею любить.
– Все умеют любить. Только надо найти свою пару.
– Ты очень любил жену?
– Да. Очень.
– Она, конечно, того стоила.
– Ты права.
– Значит, надо найти свою пару?
– Только и всего.
– Но искать не среди венгерских феминисток.
– Скорее всего, нет.
– И не среди загадочных попутчиков в поезде. – Берни так и лежала, опершись на кулаки. На фоне луны она читалась силуэтом, но Стэнтон чувствовал ее взгляд. – Пожалуй, их тоже лучше избегать?
– Я знаю одно: сейчас я никому ничего не могу предложить. И если честно, вряд ли когда смогу.
– Душевный груз?
– Он самый. Исколесивший много дорог.
– А что ты будешь делать? В смысле утром, когда отшвырнешь меня, как испачканную перчатку, и я, вся такая несчастная, крадучись выйду из отеля, скрывая свой позор?
– У меня назначена встреча в Берлине.
– Видали! Встреча в Берлине – ну прямо шпионский роман.
– Ничего особенного. Совсем не так захватывающе, как приковать себя к ограде Букингемского дворца.
– Абсолютно ничего захватывающего. Это растерянность, страх и жуткое неудобство. Ты не представляешь, как народ озлобился. Нас освистывали, в нас плевались, даже женщины. Полиция вела себя ужасно. Словно мы представляли угрозу. Какая угроза от женщины, прикованной к ограде?
– В конце концов вы победите. Настанет день, когда дискриминация по половому признаку будет противозаконной.
– Дискриминация по половому признаку. Великолепно сказано! Будем надеяться, ты пророк. Ведь, как ни крути, женщины держат половину неба… Ладно, давай-ка оставим будущее и сосредоточимся на настоящем. Коль это наша единственная ночь, от нее надо взять что только можно.
После второго захода они опять лежали в темноте, Бернадетт курила. Стэнтон чуть было не соблазнился затяжкой от ее сигареты. Но удержался. Он и так потратил немало сил, дабы не вышло «любви втроем», и не хотел давать Кэсси повод вновь возникнуть у кровати – мол, Тесса опять принесла из школы листовку с изображением сгнившего легкого.
– Я тебе завидую – ты едешь в Берлин, – сказала Берни. – Когда-нибудь я тоже там побываю. Моя заветная мечта – встретиться с Розой Люксембург. Ты о ней слышал? Я сомневаюсь, что англичане вообще о ней знают, но ты поражаешь своей осведомленностью.
– Конечно, я о ней слышал. Адепт марксистской экономики, жуткий раздражитель для правящих кругов Германии. – Стэнтон хотел еще добавить, что она организовала немецкую революцию и плохо кончила – на улице ее насмерть забили молодчики военизированного отряда, – но вовремя вспомнил: это случилось позже. А теперь, может быть, не случится вообще.
– Ты потрясающий! – восхищенно сказала Берни. – Сколько британских военных слышали о Розе Люксембург? Всего один на целом свете, и я лежу с ним в постели.