Время и снова время
Шрифт:
Напоследок окинул взглядом комнату.
Готов.
Пора.
Сейчас он не особо дорожил своей жизнью. И был бы просто счастлив погибнуть под градом полицейских пуль. Хроносы выкачали из него жизнь. Сначала отняли самое дорогое, а потом лишили второго шанса на любовь. Ведь он полюбил Бернадетт. Любил ее и сейчас.
Но у него есть план, который надо исполнить. Уведомить новое будущее о старом будущем. Рассказать, какой история была до того, как он ее изменил. Он вернется в Константинополь.
Стэнтон подхватил рюкзак
Потянулся к дверной ручке, но та повернулась сама и еще не закончила свое движение, как Стэнтон выхватил пистолет.
Дверь распахнулась, на пороге стояла Бернадетт.
Запахло горячим хлебом. Под мышкой Берни держала батон.
– Господи, что это ты с пистолетом? – сказала она.
– Ты ушла, – тихо ответил Стэнтон, не опуская пистолет. – Еще нет и пяти. Почему ты ушла?
– Не спалось. Попробуй усни, когда рядом мужчина из иного мира. Мало того, что влюбил в себя, так еще оказался путешественником во времени. – Бернадетт улыбалась. Та самая очаровательная улыбка, покорившая его в загребском поезде. Но вот она угасла. – Так и будешь держать меня на мушке? А почему ты одет? И с рюкзаком… Ты уходишь?
Стэнтон опустил пистолет. На душе стало легче. По крайней мере, возникла надежда, что станет легче.
– Я… я проснулся, а тебя нет. Я подумал…
На лице ее промелькнула печальная тень:
– Что я тебе не поверила?
– Тебя не было, я…
– И ты решил уйти, Хью? Замешкайся я в хлебной лавке, и уже бы тебя не застала? – Бернадетт посмотрела на стол, потом на постель, в которой они вместе лежали. – И даже записки нет? Ни слова на прощанье? Вот так было бы, да? Ты собирался просто исчезнуть? А говорил, что любишь меня!
– Люблю… Я очень тебя люблю. Безумно люблю. Тебя не было. Я испугался… Прости.
Стэнтон сбросил рюкзак.
Бернадетт немного смягчилась:
– Я просто не хотела тебя будить. Я ворочалась, накурилась до одури, а тебе надо спать, чтобы поправиться. Я решила купить горячего хлеба и угостить тебя, когда ты проснешься. Ничего нет вкуснее свежеиспеченного хлеба, правда? Давай выпьем кофе с горячей булкой, а потом прогуляемся и устроим себе поздний завтрак, а еще лучше ранний обед.
Стэнтон заулыбался. Облегчение прорвало плотину. Берни не потеряна.
Она с ним.
Но он едва не лишился ее. Соберись он чуть быстрее, вернись она чуть позже, и они бы никогда не увиделись.
– Съедим по кусочку прямо сейчас? – лукаво улыбнулась Бернадетт. – Или сперва запрыгнем в постель? За полчаса хлеб еще не совсем остынет.
– Я голосую за постель, – сказал Стэнтон.
Бернадетт начала расстегивать жакет.
– Глупый мальчик. – Она сняла жакет. – Решил, его бросили, когда я всего лишь выскочила купить ему горячего хлеба.
Наверное, сыграло повторенное слово «купить».
Наверное, из-за него Стэнтон вспомнил.
Кошелек Бернадетт лежал на столе. Стэнтон еще принял его за свой бумажник.
Бернадетт
Но кошелек лежал на столе.
– На что ты купила хлеб, Берни?
– Ммм? – Скинув блузку, Бернадетт расстегивала кожаный пояс модно короткой юбки, которая была выше лодыжек и открывала предмет ее гордости – высокие ботинки на кнопках.
– Твой кошелек на столе. Ты вышла без денег. Интересно, на что ты купила хлеб?
Бернадетт приостановилась:
– В кармане была какая-то мелочь. Мы ложимся или будем обсуждать покупки?
Стэнтон тотчас понял, что она лжет. Эта ложь разбила ему сердце.
– Ты помнишь нашу встречу в поезде? – спросил он. – За обед попросим раздельный счет, сказала ты.
Помнит она? Он-то помнил каждое слово, каждую секунду той бесценной встречи.
– К чему ты клонишь, Хью?
– Ты сказала, я могу оставить чаевые, если мне угодно. Ты, мол, никогда не носишь монеты в кармане. «Они растягивают ткань и портят силуэт».
Бернадетт приоткрыла рот, показав прелестные, слегка неровные зубы, которые он так любил.
– Батон тебе дали в полиции? Для оправдания отлучки, если я проснусь до твоего возвращения?
Если еще оставались какие-то сомнения, их развеяла растерянность, промелькнувшая в лице Бернадетт. Сильная женщина, она исполняла роль живца и угодила в сложное, мягко говоря, положение. Ее уличили во лжи, и теперь она просчитывала варианты. Хью это понял по тому, как чуть сузились ее прекрасные зеленые глаза.
И Бернадетт поняла, что он понял. Блеф закончился. Она даже не попыталась возразить.
– Ты болен, Хью, ты помрачен. – Очаровательные изумрудные глаза ее увлажнились. – Тебе надо… тебя следует… Пожалуйста, пойми. Ты безумен.
Стэнтон думал, он уже достиг дна одиночества. Но снизу постучали.
– Я не безумен, Берни, ты просто не смогла понять. Для тебя невозможно поверить в то, о чем я говорил. Я просёк.
Просёк. Опять словцо из другого века. Его манеру выражаться она считала изумительной. Обогащающей. Сейчас на ее милом веснушчатом лице один лишь страх. Она его боялась.
– Хью. Ты убил германского императора. И подставил невинных людей, которых теперь тысячами арестовывают. Ты маньяк. Зловредный маньяк. Маньяк-убийца. Я полюбила тебя. Я вправду тебя любила, но ты болен и должен быть изолирован.
– Позволь показать фото, Берни, – взмолился Стэнтон. – Ты увидишь…
– Я не хочу заглядывать в твой волшебный фотографический ящик! Не желаю знать, какие еще фокусы ты заготовил! Я видела, как иголки тебя оживили. В тебе есть что-то колдовское. Но ты убийца, убийца…