Время и снова время

Элтон Бен

Сказано в точку.

В другое ухо зашептала Кэсси. Обе женщины призывали действовать.

Вспомнилось письмо в бумажнике. Я никогда не жалела, что вышла за военного. Потому что знала: ты веришь в то, ради чего рискуешь своей жизнью.

Таким она его любила. Того, кто поступает правильно.

С девушками не поспоришь. Он должен повести себя как мужчина.

Хью стал пробиваться в гущу толпы. В конце концов, что ему терять? Миссия выполнена, история еще не написана, его жизнь принадлежит ему, а поступки его значимы не больше и не меньше, чем поступки других людей. Он волен

в своих действиях и вправе рискнуть жизнью, чтобы ни в чем не повинную женщину не вздернули на фонарном столбе.

А если он разделит ее судьбу? Что ж, не худший способ умереть.

Времени мало.

Ну шевелись же! – понукал голос Бернадетт в одном ухе.

Скорее, Хью, скорее! – подгонял голос Кэсси в другом. – Они убьют ее!

Стэнтон буквально прорубал себе дорогу, угощая поставленными ударами тех, кто мешкал подчиниться его отрывистым командам. По опыту он знал, что разъяренная толпа опасна, но в то же время тупа и безвольна, и решительный человек может с ней справиться. Многие уступали ему дорогу охотно, полагая, что он рвется стать палачом, и втайне радуясь, что кто-то другой выполнит грязную работу, а они лишь безответственно насладятся зрелищем.

Не прошло и полминуты, как он оказался в сердцевине бучи и привлек к себе внимание.

– Опустить и отойти! – по-немецки гаркнул Стэнтон. – Женщину выпустить, всем шаг назад!

Голос его был громок. Звучен. Властен. Голос, привыкший отдавать команды, которым подчиняются. Молодчики с безумными глазами замерли, не выпуская сопротивлявшуюся женщину. Здесь царили массовое помешательство, паралич личной воли и бешенство ненависти. Твердое целенаправленное вмешательство Стэнтона было подобно палке, сунутой меж спиц вертящегося колеса.

Хью протолкался к превращенному в виселицу столбу, возле которого Роза Люксембург ожидала казни.

Поставил ногу на фонарное основание и, подтянувшись, чуть возвысился над толпой.

– Эта женщина – член легальной политической партии! – крикнул Стэнтон. – Нет никаких доказательств ее причастности к убийству императора. Если кто-нибудь ими располагает, их следует представить на суд закона!

Он почти преуспел. Слово «закон» было как удар. Этих студентов профессора высекли бы и за меньшую провинность. Для них, взращенных прусской военной культурой, дисциплина и послушание были религией. Кольцо ненависти, окружавшее Стэнтона и Люксембург, слегка разжалось, инстинктивно подчинившись внезапному лидеру.

К несчастью, в толпе оказался свой вожак, не пожелавший сдаться.

Молодой парень в студенческой фуражке вышел под свет фонаря. Холодные светлые глаза. На щеках розовые шрамы записного дуэлянта. Аристократический отпрыск, прусский юнкер до кончиков ногтей. Он тоже привык, что ему повинуются.

– Кто ты такой? – властно спросил студент.

Стэнтон соскочил с фонарного основания. И все равно возвышался над парнем.

– Я тот, кто удержит тебя от очень большой ошибки, сынок, – сказал он, сунувшись лицом вплотную к лицу оппонента.

Смелый ход не сработал. В 2025-м он бы смутил надменного, через губу цедящего слова аристократического юнца, арестованного за то, что после студенческого бала отлил на улице. Но сейчас перед Стэнтоном был человек, чье высокородное

мышление ковалось в девятнадцатом веке. Он уступал только себе равным.

– Эта тварь – социалистка и польская шлюха! – выкрикнул парень в лицо Стэнтону. – Она убила кайзера, и мы с ней разделаемся. Станешь мешать – разделаемся и с тобой.

Из двух вожаков толпа предпочла своего и вновь изготовилась к броску. В распоряжении Стэнтона была лишь доля секунды. Молниеносным отработанным приемом он зажал голову парня в борцовском захвате.

– Этот человек арестован за угрозы полицейскому! – крикнул Стэнтон. – Всякий, кто попытается ему помочь, тоже будет арестован!

Конечно, это был отчаянный шаг, учитывая отсутствие формы и акцент, выдававший иностранца. Кроме нахрапистого, но голословного утверждения никаких доказательств полицейского статуса.

Враждебность толпы возрастала.

Стэнтон решил достать пистолет, хотя опыт учил: чрезвычайно опасно прибегать к оружию в толпе. Ситуация перейдет на совсем иной уровень. Наверняка здесь найдутся люди с оружием, и если они тоже за него схватятся, то останется лишь два варианта: отступление или перестрелка. Стэнтон исповедовал правило: никогда не демонстрируй оружие, если не готов его применить. А применять очень не хотелось. Случись перестрелка, и кто знает, во что разовьется и без того жутко неустойчивая ситуация?

Но иного выхода не было.

Стэнтон пригнул юнкера к земле и, собою закрыв Люксембург, вскинул пистолет:

– Последнее предупреждение! Именем императора, всем отойти! Стреляю при малейшей угрозе мне или этой женщине!

Возможно, маленький короткоствольный «глок» кому-то показался странным, но удивления никто не выказал. Народ умел распознать оружие, и факт его появления всех убедил в полномочиях Стэнтона.

Толпа дружно отпрянула, покинув своего коленопреклоненного вожака. Безумие не настолько захватило людей, чтобы они забыли о главенстве закона или рискнули схлопотать пулю. Стэнтон не мешкал. Бросив «арестованного», он подхватил Люксембург под руку и стал проталкиваться к помосту.

– Я хочу обратиться к людям, – сказала Роза. – Я должна объяснить…

– Никаких речей, – отрезал Стэнтон. – Укройтесь в штабе.

Партийцы окружили своего товарища и увели в здание.

Вспрыгнув на помост, Стэнтон сам обратился к толпе:

– Расходитесь! Так не годится скорбеть по императору. Расходитесь!

Вероятно, толпа и сама бы разошлась, но за нее всё решили: цокот копыт по булыжникам возвестил о запоздалом прибытии полиции.

Стэнтону совсем не улыбалось, чтобы его арестовали как самозванца, и потому он, не имея других вариантов, слез с помоста и вслед за социалистами зашел в штаб СДПГ.

34

В просторном вестибюле висели стяги, представлявшие союзы профессий, давно забытых в веке Стэнтона, – железнодорожных обходчиков, фонарщиков, жестянщиков, кожемяк, котельщиков, стеклодувов, клепальщиков и токарей по дереву. В иных обстоятельствах Стэнтон непременно полюбовался бы героическими фресками, созданными во времена благородной и вдохновенной борьбы за рабочую солидарность.

Однако нынешний вечер не располагал к осмотру достопримечательностей.

В центре зала группа бородачей с помоста суетилась вокруг Розы Люксембург, которая выглядела гораздо спокойнее своих соратников.