Время карликов

Рыбинский Игорь Егорович

К концу недели дом был готов. Судя по всему, местные жители не понимали назначение этого строения. Они постоянно смеялись и показывали пальцами на непонятное сооружение с прямыми углами – у них самих дома были круглыми, обмазанные глиной и крытые пальмовыми листьями, небольшой прямоугольный вход в их жилище был завешен плетеной циновкой от мух и, чтобы проскользнуть в дом, нужно было согнуться, почти касаясь руками земли. Пол внутри был земляной, но, когда Виктор зашел в гости к старосте, он едва не задохнулся от спертого воздуха и чуть было не провалился в выгребную яму, покрытую пальмовыми листьями.

Свой домик он сделал не очень большим: шесть шагов в длину и четыре в ширину, положив основание

на камни, принесенные с берега реки. Пол настелил плотным слоем из сухих стеблей высохшего бамбука и выровнял глиной, покрыл потом, словно ковролином, циновками. Внешне строение напоминало что-то среднее между гаражом и шалашом, три окошка были прикрыты москитной сеткой, а на случай дождя Подрезов приспособил закрывающиеся створки рам из бамбука, затянутых полиэтиленовой пленкой. Выгребную яму внутри он делать не стал, а поставил туалет за домом. А местные жители наблюдали за строительством маленького домика с восторгом, считая, что это строится жилище для собаки. Тугрик быстро нашел общий язык с ребятней. Дети поначалу боялись его, чувствуя это, добродушный песик гонялся за ними, показывая, что вот-вот схватит кого-нибудь за пятку. Ребятишки визжали от страха и непонятной радости, а потом, сообразив, что лающее животное не кусается, хватали его на руки и бегали, уворачиваясь от друзей, которые тоже хотели подержать и прижать к себе лохматую собачку. Пока строился дом, каждое утро Виктор шел со спиннингом к реке, но поймать ничего не мог. Иногда кто-нибудь из местных мужчин, не понимая, чем занимается их гость, заходили по колено в воду, били острогой и доставали из реки рыбину, бросали ее на берег, потом таким же образом вылавливали еще парочку и уходили с добычей в деревню. Дети ловили рыбу иначе: на веревке забрасывали в реку плетеную корзину и тянули ее к берегу. Почти всегда в ней оказывалась какая-нибудь мелочь.

Но местные жители, хотя и были рядом, совсем не пытались обратить на себя внимания, не заговаривали, но следили за всем, что делал белый человек очень внимательно, – так, словно наблюдали на экране интересный и не совсем понятный им фильм. Наконец, одна из местных рыб решила все-таки попробовать на вкус пластмассового шведского мотылька, о чем вскорости пожалела.

Подрезов с Тугриком как раз заканчивали свой ужин, когда вдруг к костру приблизился мальчик и, не дойдя трех шагов до Виктора, пристально уставился на него. Тут только Подрезов узнал его: это был тот самый пацан, продавший ему самородок. Мальчик смотрел как завороженный на грудь белого человека, точнее – на кулончик, висевший на цепочке. Ребенок смотрел на медвежонка с таким восторгом, что Виктор поневоле поразился гениальности художника, придумавшего для олимпиады в Москве именно эту эмблему.

Он показал пальцем на свою грудь и назвал себя:

– Виктор.

Но ребенок не обратил на это никакого внимания. Подрезов повторил:

– Виктор.

И тогда пацан ткнул пальцем в свой живот:

– Нклби!

К ним шла молодая женщина с ребенком на руках. Младенец пытался ухватить ее полную грудь, на которую Подрезов старался не смотреть.

– Нклас! – позвала женщина.

Мальчик со вздохом, не в силах оторвать взгляд от медвежонка, попятился назад, а потом обернулся к матери и поплелся прочь.

«Так Нклас или Нклби?» – подумал Виктор и тут же улыбнулся, сообразив, что уж больно это похоже на имя диккенсовского героя Николаса Никльби.

Удивительное совпадение, просто невероятное: в глухом безлюдном краю, в малонаселенной бедной африканской стране встретился случайно полный тезка героя одной из любимых книг Виктора. Вспомнилось, что книгу эту ему впервые дал почитать Вовка Высоковский, предупредив при этом, чтобы не вздумал потерять или дать кому-то еще.

На следующий день, когда Подрезов

мастерил лотки из металлической сетки для промывки речного песка и камней, мальчик вновь подошел к нему.

– Виктор, – показал на себя золотодобытчик, а потом ткнул пальцем в собаку:

– Тугрик.

– Думейла, – попытался повторить ребенок и засмеялся, – Думейла [7] .

– Гав! – отозвался пес.

– Думейла, думейла! – закричал мальчик, отбегая в сторону, и Тугрик побежал за ним, думая, что началась новая игра.

Похоже, шведская дворняга совсем освоилась в деревне, только местные козы иногда пытались боднуть рогами незнакомое животное: собак здесь не было вовсе.

7

Думейла (тсвана) – здравствуйте.

Вечером Подрезов направился к берегу речки, где, стоя в укромном местечке за кустами, скинул одежду и намылил вспотевшее тело. Зайдя в воду, он обернулся и увидел Нкласа, который круглыми от изумления глазами смотрел на великого колдуна, ставшего вдруг белым, как речная пена на берегу. Виктор нырнул и, оставаясь под водой, пальцами поскреб голову; слыша крики мальчика, он старался как можно дольше не появляться на поверхности, а когда все же всплыл на мелководье, открыл рот, чтобы вздохнуть, но тут же присел опять. Рядом с пацаном стояла его мать с младенцем на руках и с интересом разглядывала светлокожего мужчину.

Молодая женщина не уходила, хотя Подрезов попросил ее:

– Шла бы ты, милая, отсюда. Ты же видишь, что я не привык еще ходить по-вашему, без штанов.

Говорил он по-русски, а какая разница: молодая мамаша вряд ли понимает и по-английски. Пришлось выбираться из реки спиной вперед, с трудом натянуть на мокрое тело шорты и только после этого обтереться полотенцем. Женщина засмеялась, повернулась к деревне, дав заодно старшему сыну подзатыльник, чтобы следовал за ней, и вполне отчетливо произнесла:

– Большой белый человек.

Сказала эти слова с удовлетворением от увиденного. Но бог с ней, что она смотрела на голого русского мужика, произнесла она эти слова на вполне приличном английском. Впрочем, ростом Подрезов был не особенно выше деревенских мужчин. Все местные жители были высокими и вполне мускулистыми, да и в женщинах была особенная стать. Даже старухи не было толстыми, ходили прямо и не горбились. Тсвана отнюдь не черные люди, большинство из них коричневые, особенно девушки – совсем как шоколадки. Но Виктор думал не о них, бредя по отмели к своему дому; почему-то вспомнился сон, увиденный ночью по дороге в эту глушь, чуть прикрытые глаза студентки, с которой уже никогда не придется встретиться, ее губы возле его лица и искорки в волосах. Что-то блестело в лучах заходящего солнца под самыми его ногами. Подрезов наклонился и попытался пальцами ухватить сверкающие песчинки, но на подушечках оставалась лишь песчаная пыль. Тогда, прихватив пригоршню речного грунта, Виктор прополоскал ладони в воде и, когда поднес их к лицу, перед самыми глазами увидел блестящие золотые крупинки. Надо было приступать к работе.

Возле хижины старосты стояли женщины, и среди них мать Нкласа. Когда белый мужчина подошел к ним, она что-то сказала подругам, и те рассмеялись, оглядывая его с ног до головы. Почти сразу же циновка, прикрывающая вход, съехала в сторону, и на свет, согнувшись, вышел староста. На нем, судя по всему, была парадная одежда: линялая майка и выгоревшие армейские шорты. Он цыкнул на женщин, те замолчали, но продолжали хохотать уже беззвучно, зажав рты руками, только плечи их сотрясались и подрагивали груди; но Подрезов все равно смотрел мимо.