Время кобольда
Шрифт:
– А я знаю? У вас много способов было, чтобы раз – и никого.
– То есть, ты этого не видел?
– Нет. Хотя не отказался бы посмотреть…
– Ты, похоже, тоже весьма кровожаден…
– Не смей так говорить! Мы не такие! Мы лучше вас! Мы не жестоки к своим!
– А кто у тебя свои?
– Никто. Ты не поймёшь, – надулся, закрылся.
На сегодня всё. Борисом должен заниматься кто-то поумнее меня. Может, Настя однажды доучится.
Вышел из леса на берег моря, где ждёт Нетта.
– И что ты будешь делать, когда тебя снимут? – спросила она.
– Давай не будем об этом
– Не могу отказать тебе в любовании мной, – улыбнулась Нетта и, поддёрнув подол платья, изящно уселась у канатов, ограждающих причал.
Девушка и море. Всю жизнь бы так сидел. Жаль, что жизнь берет своё.
***
Вечер наступил со всей присущей ему астрономической неизбежностью.
По случаю торжественности момента заседание попечительского совета было очным. Мне пришлось тащиться в конференц-зал городской администрации, пафосный и пыльный гадюшник с бархатными стульями и столом, более всего подходящим для похоронной тризны. Проводов в последний путь моего директорства. Безвременно, безвременно…
То, что проиграл, я понял сразу, как увидел Микульчика. Тот был пьян. Не в сосиску, это с ним редко случается, никто и не заметит… Но я столько раз с ним пил, что легко различал степени поддатости нашего местного Фрейда. Навскидку, он принял уже бутылку-полторы, что означало, во-первых, что ему стыдно, а во-вторых, что он меня сольёт. Поэтому вынужден прибегнуть к превентивной анестезии совести.
Остальные собравшиеся тоже не демонстрировали большой радости и старались в глаза не смотреть. Всё-таки городок маленький, а этическая сомнительность административной расправы очевидна. Представитель заказчика, несмотря на отсутствие права голоса, виртуально присутствовал в виде кобольд-проекции, что окончательно придавало действию оттенок заказного шоу. Представлять его никто не стал, объяснять его присутствие тоже. Какой-то совершенно невнятный персонаж с пустым лицом менеджера и рыбьими глазами финансиста.
Меня обвинили в несоблюдении федеральных предписаний. Я не отрицал, хотя указал для протокола, что соблюсти их никак невозможно, потому что они имеют взаимоисключающий характер. (Моё замечание проигнорировали.)
В том, что я имею низкий моральный облик, агрессивен, не соблюдаю субординацию (это за того чиновника из минобра). С этим я тоже не спорил, но отметил, что правоохранительные органы ко мне по тому прецеденту претензий не имеют, а гражданский иск не подавался. Кто-то шёпотом помянул Лайсу.
Меня обвинили в семейственности на основании того, что у меня работает моя дочь. Это был их прокол, потому что Настя – внештатник на общественных началах, о чём я немедленно и напомнил. А заодно и о том, что город и не думает закрывать мне штатные кадровые позиции, отчего я выкручиваюсь, как могу. Перешёл в атаку, так сказать – мне было чем ткнуть в нос мэрии по вопросу недофинансирования. Мне припомнили несколько инцидентов с воспитанниками, на что я (спасибо Нетте) предусмотрительно запасся федеральной статистикой: согласно ей, «Макар» – один из самых благополучных заведений по числу ЧП на одного ребёнка. Я и сам не знал, какие мы, оказывается, хорошие. Точнее, как
С одной стороны, меня давно подозревали в тайных умениях дурить кобальт, с другой – официально это считалось невозможным. Про Нетту им если кто и донёс, то они ничего не сказали, потому что вирпы тоже официально считаются несуществующими. Легенды старпёров времён раннего доступа. Мне неуверенно предъявили расхождение в приход-расходных балансах, но они были в мою пользу – «Макар» тратил больше, чем получал. Я возмутился, ссылаясь на «пожелавших остаться неизвестными» благотворителей, и ещё раз ткнул их носом в недофинансирование.
Я так ловко выкручивался, что даже начал смутно надеяться, что в очередной раз отбрешусь, отделавшись выговором, общественным порицанием и традиционным лишением годового бонуса, которого за семь лет так ни разу и не получил. Но нет, играть честно со мной не собирались.
– Кхым-кхым, – подал сигнал инвестор.
И со своего кресла нехотя поднялся доктор Микульчик.
«Ах ты жопа медицинская, продажная…» – подумал я. На то, что он меня поддержит, рассчитывать было бы глупо, но хотя бы нейтралитет соблюсти?
– Несмотря на моё хорошее отношение к… – он замешкался, вытесняя рефлекторное «подсудимому», – к Антону Спиридоновичу, я, к сожалению, не могу игнорировать некоторые важные моменты, которые следует осветить, исходя в первую очередь из интересов детей…
– Давайте-давайте, доктор, – воодушевился мэр, – не стесняйтесь! Нет ничего важнее интересов детей!
И все вокруг закивали согласно. Дети, мол, наше всё.
– Дело в том, – нудил, глядя в стол, Микульчик, – что я вынужден констатировать психическую неустойчивость Антона, а также серьёзные психологические проблемы, которые препятствуют занятию педагогической деятельностью. Я не могу раскрывать детали из соображений медицинской этики, однако отмечу, что Антон избегает психологических квалификационных осмотров, в чём, я, к сожалению, ему потворствовал из личного хорошего отношения. Я уже получил взыскание от вышестоящего начальства и очень сожалею, что пошёл на поводу у нарушителя. Кроме того, Антон имеет признаки кобольд-зависимости, что показывает тайминг использования лечебных капсул, которые установлены в учреждении. Каждый раз он задерживается там дольше, чем требуют проводимые процедуры. Эту информацию я получаю как контролирующий специалист, и более не могу её игнорировать.
Вот же гад! А я и не знал, что у него наши капсулы на контроле!
Микульчик вздохнул, и мучительно сглотнул пересохшим горлом. Я просто видел, как ему сейчас хочется выпить. Покосился на инвестора, и нанёс финальный удар.
– Я считаю, что Антон Спиридонович Эшерский должен быть отстранён от занимаемой должности по медицинским показаниям.
Выдохнул и сел. Под столом звякнула бутылками его сумка.
– Что же вы так, Антон Спиридонович, – скрипящим от фальшивого сочувствия голосом сказал мэр, – не бережёте себя? Здоровье – оно прежде всего! Тем более, душевное.