Время кобольда
Шрифт:
– Или так, – согласилась Клюся. – Но на тебя будут давить городские.
– Как надавят, так и подавятся!
– Вот этого я и боюсь, Антон, – вздохнула Клюся. – Ты в последнее время злой какой-то. Наломаешь дров, а нам потом снова финансирование порежут. Не лучшее время с мэром ссориться.
Нынешний мэр, в общем, ничего. Ну, для мэра. На этой должности хороших людей не бывает. Нечего им там делать. Но, по сравнению с Мизгирем, который Клюсин отчим и предыдущий
– Ладно, я всё понял. Никто мне не поможет, отдуваться за всё мне, если накосячу – виноват я, а если вывернусь – «это наша общая победа»…
– А ты как думал? Такова доля директора.
– Где там эта приблуда?
– В гостиной сидит, ждёт.
– Пойду, посмотрю на неё для начала.
Девочка сидит этакой паинькой. Лапки сложила на коленках, уставилась в пустоту перед собой. На самом деле, она что-то смотрит в личной проекции. Я могу разглядеть только лёгкое мерцание на стенах, большинство не заметят даже этого.
Чёрные волосы, азиатский тип лица, худая, одета удивительно нейтрально для современного подростка.
Наноскин выключен.
***
Наноскин, да. Тренд, поголовно скосивший как взрослых, так и детей. Рисунки на коже появляются, меняются и пропадают по желанию носителя. Технология схожа с проекционными поверхностями – в организм вводятся биологически нейтральные нанокапсулы, распределяющиеся в верхнем слое эпидермиса. Управляются сетью через личный интерфейс. Цветные – подороже, монохром – подешевле. От количества введённого зависит разрешение изображения, это тоже вопрос цены. У подростков вместо канувших соцсетей – «скин-толк». Общаются мематичными картинками прямо на себе. Бороться с этим бессмысленно, как раньше было бессмысленно запрещать смарты. В конце концов, это совершенно безвредно, хотя эстетически, на мой взгляд, сомнительно. Иной раз на такого якудзу в коридоре наткнёшься, что не поймёшь, живой это человек или гобелен со стены сбежал. У всех открытые руки и плечи как минимум. Часто ноги по самое дальше некуда. Животы. Спрос породил предложение – прозрачная одежда из «дышащего» синта не даёт замерзнуть и не мешает самовыражаться.
Без наноскинов теперь ходят только такие упёртые старпёры, как я, хотя в присутственных местах их считается приличным отключать. Так же как в моей молодости звук телефона. Женщины используют наноскин вместо макияжа, а на пляже – и вместо купальников.
– Здравствуй, – сказал я, выводя девочку из транса.
– Здравствуйте, – она встала и слегка поклонилась на японский манер. – Вы же Антон Спиридонович? Эшерский? А я Алёна.
Имя, наименее подходящее к её внешности.
– Друзья зовут меня Джиу.
– У тебя много друзей?
– Вообще нет. Но, если бы были, то звали бы так.
– Пока мы не подружились, буду звать тебя Алёной. А как по отчеству?
– Алёна Петровна Митрохина. Такая скука! Бе.
– Соответствует айди, – сказала появившаяся рядом с ней Нетта.
Девочка не может видеть и слышать моего вирпа, это персонализированная трансляция, но готов поклясться, что её глаза дёрнулись в сторону. Как будто она хотела на неё просмотреть, но сдержалась.
– Поговорим, Алёна?
– Я готова, – она выпрямила спину и напряглась.
– Ты
– Понимаю.
Держится напряженно, но уверенно.
– Если у тебя проблемы с родителями, то более разумным вариантом будет обратиться к психологу. Скорее всего, они разрешимы.
– Я в курсе.
– Если это серьёзные проблемы, вроде, извини за неделикатность, семейного насилия, то следует обращаться в ювенальную службу.
– У меня нет проблем с семьей.
– В таком случае, как ты понимаешь, возникает очевидный вопрос…
– Зачем я прошусь в детдом?
– Именно.
Лицо застывшее, решительное, губы упрямо поджаты. Отговорить её просто так не получится. Я за эти семь лет на подростков насмотрелся. Если их зарубает – давить в ответ бесполезно. Решение, каким бы нелепым и нелогичным оно ни казалось взрослому, принято на основе длительных размышлений и кажется неоспоримым. Ситуация требует времени и терпения, но мне-то надо быстро.
– Я хочу быть частью чего-то.
– Семья в этом качестве тебя не устраивает?
– Нет. Я там никто. Мебель. Меня нет. Всем плевать.
– И детдом кажется тебе более комфортной средой, где тебя оценят и примут? – я подпустил в голос взрослого скепсиса.
– Да.
– Почему же?
– У вас классное комьюнити. Все сами по себе, а вы вместе. Я хочу быть вашей.
Забавненько. Экая у нас, оказывается, репутация.
Сейчас «Время Кобольда», и в тренде «личная уникальность», «здоровый индивидуализм», «право на самоопределение», «независимость от общества». Но некоторые, оказывается, не прочь быть частью коллектива.
– У нас открытый режим, – напомнил я, – ты можешь просто приходить, общаться, играть, дружить с ребятами.
К нам регулярно приходят городские подростки. В основном на Клюсины «квартирники» для своих, но иногда и просто так, пообщаться. И всё равно – отношения с местным социумом у нас непростые. Мы – отдельно. Мы – другие. Мы – странные.
Так уж повелось.
– Это совсем не то же самое.
– Алёна, это всё равно будет не то же самое. Ты видишь одну сторону их жизни – «один за всех и все за одного», «классное комьюнити» и так далее. Но это не просто так, поверь. Они держатся друг за друга, потому что больше не за что. Никто не попадает к нам от хорошей жизни.
– Значит, я буду первой. Возьмёте меня? – спросила Алёна.
– Я не готов ответить. Мне надо сначала поговорить с твоими родителями. Ты пока можешь воспользоваться «правом убежища».
«Право убежища» придумала Клюся. Любой подросток может прийти и, ничего не объясняя, жить у нас три дня в гостевой комнате. Мы ставим в известность полицию и родителей, но «без выдачи». Юридически момент скользкий, но Лайса, которая сейчас рулит городской полицией, продавила это в региональном собрании. Идея оказалась удачной – за три дня страсти обычно унимаются и к сторонам конфликта возвращается вменяемость. А если нет – то это уже дело ювеналки. Правда, несколько визитов разъярённых отцов и истерических матерей, требующих «немедленно вернуть этого засранца», мы тоже пережили. Нервная у меня работа.