Время красного дракона

Машковцев Владилен Иванович

— Гриха набедокурил? — исподлобился мрачно мастер. Порошин успокоил его веселым голосом:

— Напротив, нам надо доказать невиновность Коровина. Такой симпатичный парень, вступил в комсомол. У нас о нем только положительные отзывы. Он же у вас в бригаде пропагандист-агитатор.

Коровин расческу узнал, принял:

— Мой гребень. Не пойму, где я его потерял. Вота буквы мной нацарапаны шилом: ГК.

После смены, по пути к дому, Григория Коровина задержал сержант Матафонов:

— Вы арестованы, гражданин Коровин!

—

Но мы с Леночкой договорились, она меня ждет...

Сержант защелкнул наручники на запястьях рослого парня, ткнул его стволом револьвера в спину:

— Шагай! И не вздумай тикать. Пристрелю, как собаку. Матафонов дал пинка задержанному, и он зашагал неуклюже в сторону горотдела, приговаривая, бормоча:

— За што? Я завсегда живу мирно, мухи не обидю. Ленка ждет меня...

Порошин был поражен растерянностью и сговорчивостью Грихи Коровина. Он сразу признался почти во всем, выдал дружка — Антоху Телегина. Правда, Аркадий Иванович взял его «на пушку», обманул:

— Твой дружок Телегин снят с поезда, арестован. Он признался во всем, раскаялся, назвал сообщников. И тебя он, Гриха, выдал. Мол, он, Коровин, главный зачинщик! Мы, однако, полагаем, что Телегин врет. Сваливает вину на товарища зря. Себя выгораживает!

— Ладно, ответю! — сник разоблаченный Коровин.

— Кто с вами был еще? — взялся за карандаш Порошин.

— А што сказал Антоха? Всех выдал?

— Разумеется, всех. Чистосердечное признание смягчает вину.

— Ежли все вам известно, зачем вопрошать?

— Проверяем твою совесть, раскаяние. Да и Телегин мог назвать того, кого там не было. Итак, кто еще участвовал в нападении на бригадмильцев?

— Борька Ручьев и дед Иван.

— Дед Иван Меркульев? Который скрывается?

— Он, знамо.

— А где стояла она, когда вы били бригадмильцев?

— Фроська?

— Да, Фрося.

— Ваша Фрося в стороне стояла.

— А когда степь поджигали, она что делала?

— Вместе с нами подпаляла.

— А лапти с проволокой на электропровода она забрасывала?

— Знамо, забрасывала.

— Где скрывается дед Меркульев?

— Никто не ведает, окромя Фроськи.

— Где взял дед Меркульев пулемет, винтовку, маузер? Где он добыл оружие, которое в гробу прятал?

— Железы у няго с гражданской войны, собственные, личные.

— Для чего он прятал оружие?

— Штоб вы не отняли. Жалко ить.

— У деда где-то еще тайники есть?

— У деда Ивана нет. У казачишек имеются.

— Где еще оружие спрятано?

— В кажной станице по три-четыре схорона.

— Ты лично, Григорий, хоть об одном знаешь?

— По слухам, по рассказам. В станице Зверинке живет дед Кузьма, у него пулемет в наличии. Дед Кузьма с Эсером Цвиллинга убивали. В Анненске есть пулемет у Корчагиных. В Шумихе — у Яковлевых.

Порошин никогда не встречался с таким простодушием. Почему этот парень так легко признается во всем? Надеется, как ребенок, на прощение? Но по всем статьям ему,

его другу Телегину и Фроське — не избежать высшей меры наказания. Что же делать? Ведь вместе с ними погибнет и он, Порошин. Они все могут с простодушием, так вот, выдать его как укрывателя контрреволюционной группы. Будто молния во мраке, блеснула мысль: Коровина надо немедленно ликвидировать! Телегин где-то далеко, в армии. Фрося, пожалуй, не выдаст. Она уже выдержала испытание на допросах.

За окном висела в небе красная луна. В соседнем кабинете раздавались вопли. Там кого-то допрашивал лейтенант Груздев. Из кабинета Степанова слышался плач. Порошин раздумывал:

— Кажется, тропинка к спасению найдена. Сейчас я поведу Коровина к месту преступления. И там выстрелю ему в спину. Убью как бы при попытке к бегству. И концы — в воду. Я не злодей, не кровопивец. Обстоятельства заставляют убрать опасного свидетеля. Да и какая разница, как он умрет? От моего выстрела в спину погибнуть не тяжелее, чем от выстрела в затылок после приговора. Даже наоборот: чем раньше он умрет, тем лучше. Останутся живыми и Антон Телегин, и Фроська, и я, и стихотворец Борис Ручьев. Своей смертью он оборвет цепочку других смертей. А смерть он заслужил по закону: за диверсии на линиях электропередач, за покушение на жизнь бригадмильцев.

— Чой-то вам плохо, начальник, да? С лица вы сошли, побледнели. Мож, воды налить? — схватился за графин Гришка Коровин.

— Пойдем, Григорий, на место, где вы убивали Разенкова, Махнева и Шмеля, — встал пошатываясь Порошин. — Ты должен мне показать яму, в которую вы сбросили парней. Пошли! Докажи, что знаешь, где та яма...

— На ночь-то глядя? — поднял белесые брови Гришка, все еще надеясь, что его сейчас отпустят домой, на свидание к Леночке.

— Злодейство вы совершали ночью. Чего ж удивляться?

По дороге к сортирной яме они шли, будто добрые товарищи. Порошин замолкал, когда проходили близко редкие ночные путники. И задавал вопросы один за одним:

— Какая причина или повод были для нападения на бригадмильцев?

— Они шли за нами по пятам, вынюхивали что-то.

— Что вас объединило с этим писакой, с Ручьевым?

— Да мы и не едины. Но он казак по корню. Его дед с дедом Меркульевым знакомы. Борька ить не Ручьев, а Кривощеков. Батя евоный за Дутова стоятельно бился...

— А ты нашу советскую власть принимаешь, Гриша? Социализм приветствуешь? Или несогласным затаился? Скажи честно.

— Во начале был супротив. А теперича вот понимаю: не можно судьбу народную отвергать. Да и большевики ить за нас болеют, за рабочих. Штобы всем было хорошо. Не все пока получается. Троцкисты, должно, вредят. А за морем што творится? Негров вешают, китайцев в кошевки запрягают. Индусы с голоду скоро все до одного вымрут. Загнивает капитализма. Мне сталевар Грязнов глаза открывает. Я даже агитатором выдвинут. Газетки вслух читаю рабочему классу.