Время крови
Шрифт:
Сани скрипели полозьями по снегу. Со стороны леса надвигался мутный туман. Тимохин поднял руку, велев каравану остановиться, и прислушался. Он выпрямился, сошёл с саней и огляделся.
«Чёрт меня подери, если я могу что-либо различить в этой тишине, кроме фырканья оленей и скрипа снега под моими ногами. А этот сукин сын запросто слышит запах костра. И какая же мне после этого цена как командиру?»
Вокруг лежал искрящийся снег.
«Вот если бы я был уверен в том, что он говорит правду! Если бы я только мог быть уверен в чём-либо! Но я уже не уверен! Я уже просто… Я сам не знаю, что я думаю…»
Тимохин тяжело опустился в сани
***
Когда появились чумы, Тимохин даже не достал своё оружие. Он встал на обе ноги и пристально стал разглядывать стойбище.
«А там ли Бисерная Борода? Если его там нет, то на кой хрен мне это сражение? Кого я буду арестовывать? Старого Тэваси? Нет, он мне теперь не нужен. Мне надобно взять Бисерную Бороду! Только его! Без этого ничего моя революционная честь не будет стоит! Я могу смыть позор только кровью Бисерной Бороды!»
Красноармейцы, взяв на изготовку винтовки, выжидающе смотрели на командира. Тимохин молчал.
Перестрелка началась внезапно. Сначала появилось двое саней с Самоедами, которые подъехали очень близко к красноармейцам. Дикари понаблюдали за солдатами и быстро поехали обратно. Тимохин продолжал размышлять. И тут грянул первый выстрел. Никто позже не мог сказать, с чьей стороны полетела первая пуля. Но выстрел прозвучал, расплывшись призрачным эхом над снежной равниной.
Тимохин вздрогнул и увидел перед собой лицо Тэваси. Лицо висело перед ним в воздухе так, как если бы сам Тэваси стоял перед командиром красноармейцев в действительности. В следующую секунду Тэваси растворился в сверкающем солнечном пространстве. Пришёл, посмотрел в глаза врагу и исчез.
Тимохин вздрогнул.
Сани с красноармейцами покатили вперёд. Пангаси активно шевелился и что-то кричал, сидя на головных нартах. Он казался куклой, пытавшейся рассмешить людей, размахивая руками.
«Какая же ты сука!» – подумал про него Тимохин и достал из кобуры «маузер».
Тут началась пальба. Красноармейцы стреляли без остановки, целясь не столько в людей, сколько в чумы, где скрывались их жертвы.
Олени, стоявшие чуть в стороне от стойбища, разом всколыхнулись и помчались прочь.
Пуля, ударившая Тимохина в руку, не удивила его. Он поморщился и затем улыбнулся – была радость оттого, что он прочувствовал себя участником битвы. Кровь и рана! Именно этого недоставало Тимохину, чтобы ощутить себя воином за последние годы. Кровь и рана! Теперь у него было действительное основание злиться и ненавидеть тех, на кого он пошёл войной.
***
Тимохин смотрел на разорённое стойбище и медленно перекладывал самокрутку из одного угла рта в другой. Трупы – хорошо знакомые по Гражданской войне неподвижные тела с продырявленными пулями головами. Они сегодня не радовали. Впрочем, они не радовали и прежде, когда он ходил между телами белогвардейцев в степи. Трупы не радовали никогда. Но теперь они были особенно неприятны.
Как это всё было противно ему – беспредельная тайга, олени, вечное бездорожье, холод, голод, дикари. Разве с такими врагами привык драться Больное Сердце?
Тимохин закрыл глаза и увидел себя верхом на коне. В Гражданскую он командовал эскадроном. В годы революции он возглавлял отряд дружинников. Теперь же он руководил солдатами, которые воевали против беспомощных дикарей, которые хоть и умели обращаться с оружием, но всё же были просто примитивными дикарями.
Тимохин
– Бисерная Борода здесь?
– Никак нет, товарищ командир.
– А Тэваси? Старый шаман?
– Кажись, тоже нет.
«Ну и что теперь?» Тимохин спрашивал не себя. Он спрашивал жизнь, которая впервые за долгие годы удивила его по-настоящему.
Вокруг стояли обгоревшие остовы чумов. Вокруг лежали тела убитых дикарей. Вокруг лежала смерть. Смерть во имя партии. Во имя идеи. Чужая смерть.
И в первый раз за всю свою жизнь Тимохин – боевой красный командир, чекист, профессиональный революционер – открыто заплакал, почувствовав себя обманутым. Он не нашёл Бисерную Бороду. Он не смыл с себя позора. Но тогда зачем нужны вот эти трупы? Зачем нужна эта смерть? Смерть, которую он прикрывал идеей. Тимохин неожиданно осознал, что отныне им всегда будет двигать только жажда мести, жажда поквитаться с Бисерной Бородой. И не будет больше никакой революционной идеи…
Тимохин мотнул головой и громко скрипнул зубами. А была ли эта идея раньше? Была ли эта идея, когда он расстреливал белогвардейских офицеров в степи? Или там тоже была лишь ненависть? Ненависть и лютая злоба несостоявшегося человека, которые так легко выдать за классовую идею…
Тимохин ещё раз медленно обвёл взглядом стойбище Самоедов. Чёрные остовы чумов продолжали дымиться, кое-где на обгорелых шестах висели обгорелые клочья шкур. Поодаль виднелась тёмная масса оленьего стада.
– Всё это очень легко выдать за идею, – прошептал он.
Мимо него прошёл вперевалку красноармеец, держа в руке кусок жареной оленины и что-то ворча себе под нос; повисшая на его спине винтовка небрежно постукивала его прикладом по бедру.
«Всё это очень легко…»
Стремительный натиск понимания ударил Тимохина изнутри. Озарение было похоже на взрыв, готовый разорвать его на куски. Он напрягся всем телом, сжал кулаки и упрямо закачал головой.
«Не хочу, не хочу ничего этого…»
Тимохин решительно достал «маузер», громко брякнув замком деревянной кобуры, и сунул ствол себе в рот. Губы мгновенно примёрзли к металлу.
Он услышал выстрел как бы со стороны, он даже не успел почувствовать боли, но увидел, как небо качнулось, накренилось и, будто плоский кусок фанеры, ткнулось ребром в снег…
Апрель – май 2003
Размышления на тему…
Двенадцатилетним мальчишкой я прочитал книгу Вельскопф-Генрих «Харка – сын вождя», а после того мне в руки попали мемуары Мато Нажина «Мой народ Сиу». С тех пор я заболел «индейской романтикой». В отличие от многих, я никогда не любил Фенимора Купера и оставался почти равнодушен к Майн Риду. Впрочем, и другие книги Вельскопф-Генрих не пробудили во мне интереса. Были только «Харка» и «Мой народ Сиу». Они распахнули предо мной ворота в мир неудержимой любви к просторам равнин, горным хребтам, дыму костров, тянущемуся ввысь из конусовидных жилищ. Они заставили меня приступить к поискам каких-то знаний, которым я не мог дать ясного определения, но важность которых ощущал всем моим существом.