Время любить
Шрифт:
— Это именно я, друг мой… и я очень рада вас вновь увидеть! Что же вы делаете так далеко от Бургундии? Думаю, я правильно поняла, что у вас было назначено свидание с графиней Эрменгардой?
Она бросила взгляд в сторону своей подруги и увидела, как та слегка покраснела. Но Ван Эйка вовсе не смутил ее вопрос.
— Свидание — это слишком громко сказано! Я знал, что графиня Эрменгарда направлялась в Компостелл-Галисийский, и так как моя миссия направляла меня по тому же пути, я просто — напросто надеялся поехать вместе с ней.
— Так герцог направил вас к монсеньеру Святому Иакову? — произнесла Катрин с иронией, которая не ускользнула от
— Ну-ну, — сказал он с улыбкой, — вы же хорошо знаете, что мои миссии всегда бывают тайными. Я не имею права о них говорить. Но войдем же в дом, стало совсем темно. Как свежеет ночью у подножия этих гор.
Странное впечатление некоторой нереальности и опасности должно было родиться в душе Катрин в этот вечер, проведенный под старыми сводами общего зала, куда веками толпами набивался народ, движимый общей верой. Сидя за большим столом между Эрменгардой и Яном, Катрин слушала их и не очень-то вмешивалась в разговор. Бургундские дела, которые они обсуждали, стали для нее чужими, она не находила в них ни малейшего интереса. Даже разговор о герцогском наследнике, этом малыше Карле, графе де Шаролэ, которого герцогиня Изабелла родила за несколько месяцев до этого, не заинтересовал ее. Оба собеседника говорили о том, что умерло для нее навсегда.
Но если она крайне мало обращала внимание на их разговоры, то все же смотрела на них с интересом, что было вызвано сообщением Жосса. Когда она вышла из отведенной ей кельи и направилась в большой зал, он неподвижно стоял в почти полной темноте и поджидал ее. Она вздрогнула, увидев, как он возник из темноты, но он быстро приложил палец к губам. Потом прошептал:
— Этот господин, прибывший из Бургундии… его-то и ждала благородная дама.
— А что вы об этом знаете?
— Я слышал, как они совсем недавно разговаривали под навесом для сена. Остерегайтесь. Он прибыл из-за вас.
Большего он не успел сказать, так как к ним шла Эрменгарда с Жилеттой и Марго, которых графиня де Шатовилен просто ослепила. Катрин отложила на более поздний час разговор с Жоссом. А Жосс растворился во тьме, как настоящий призрак. Но именно о его сообщении все время думала Катрин, пока они ели турецкий горох, пили молоко и закусывали яблоками. Взгляд Катрин скользил то по длинному лицу Ван Эйка, то по широкому, жизнерадостному и оживленному лицу Эрменгарды. Графиня де Шатовилен была такой веселой и довольной, что Катрин уверилась в правоте слов Жосса. Похоже, что именно художника она и ждала. Но тогда какое отношение могла иметь их встреча к самой Катрин?
Катрин не была из тех, кто надолго оставляет без ответа волнующие ее вопросы. Поэтому, когда закончился ужин и Эрменгарда, потягиваясь и зевая, встала, Катрин решила перейти в наступление. В конце концов, до настоящего момента она считала Ван Эйка другом. Так пусть он докажет это!
Так как толстая графиня уже выходила из комнаты, а Ван Эйк взял в руки подсвечник, чтобы ее проводить, Катрин его задержала:
— Ян! Я хотела бы с вами поговорить.
— Здесь? — произнес он, бросая беспокойный взгляд в сторону группы горцев, которые сидели кружком прямо на полу вокруг блюда с турецким горохом.
— А почему бы и не здесь? Эти люди не знают нашего языка. Это баски. Посмотрите на их дикие глаза и темные лица. Они же нисколько не интересуются нами. И потом, — прибавила она с тонкой улыбкой, — неужели первых же встречных людей может заинтересовать наша беседа?
— Посланник всегда начеку… просто по обязанности! — Ответил Ван Эйк с улыбкой, странным
Катрин не сразу ответила. Она медленно прошла к камину из грубых камней, где мало — помалу догорал огонь, облокотилась о колпак над очагом и прижала руку ко лбу. Она постояла так, давая возможность теплому воздуху проникнуть во все частички своего тела. Катрин знала странную двойственность, заключавшуюся в огне: в зависимости от обстоятельств он становился лучшим другом или наихудшим врагом человека. Огонь согревает продрогшее тело, печет хлеб и темной ночью освещает путь, он же разрушает, пожирает, пытает, мучает, сжигает!..
Ян Ван Эйк с уважением отнесся к ее молчанию. Глаз художника был очарован длинным и тонким силуэтом, выделявшимся на краснеющем фоне. Ткань платья с анатомической точностью повторяла изгибы тела. Тонкий профиль словно был вырезан из золота, а большие ресницы, за которыми прятались фиолетовые зрачки, накладывали на лицо волнующую тень. Художник отметил про себя — и по всему телу у него пробежала дрожь, — что никогда в жизни эта женщина не была так красива! Жизнь и мучения лишили ее свежести, которой была отмечена ее юность, но сделали ее еще более утонченной. Красота стала более зрелой и в то же время какой-то более отвлеченной, духовной. В ней была чистота небесного создания, и вместе с тем почти непреодолимо действовала ее плотская притягательная сила. «Если герцог опять ее увидит, — подумал Ван Эйк, — он будет ползать у ее ног как раб… или… убьет ее!»
Но он не осмелился спросить себя о собственных чувствах. Его с силой охватило властное желание еще раз отразить на картине эту мучительную красоту. Он обнаружил, что его последнее произведение, двойной портрет молодого горожанина, которого звали Арнольфини, и его молодой супруги, произведение, которым он гордился, казалось тусклым рядом с портретом, какой он мог бы сделать с новой Катрин. И он так глубоко погрузился в созерцание, что голос молодой женщины заставил его вздрогнуть.
— Ян, — сказала она мягко, — почему вы сюда приехали? Она на него не смотрела, но все же почувствовала, как он отрицательно кивнул головой.
— Нет, — добавила она живо, — не доставляйте себе труда лгать. Я знаю многое. Знаю, что Эрменгарда вас ждала и что эта история связана как-то со мной. Я хочу знать, каким образом.
Она обернулась и прямо посмотрела ему в лицо. Большие глаза остановились на нем. Опять художник почувствовал власть этой красоты.
— Не меня конкретно ждала графиня Эрменгарда, Катрин. Она ждала посланца из Бургундии. Случай пожелал, чтобы им оказался я…
— Случай? Вы думаете, я забыла привычки герцога Филиппа? Вы же его тайный и любимый посланец… и вовсе не какое-нибудь очередное доверенное лицо. Что же вы приехали сообщить графине?
— Ничего!
— Ничего?
У Ван Эйка появилась улыбка забавляющегося человека, и он продолжил:.
— Да нет же, ничего, прекрасный друг! Я ничего не должен ей передать.
— У вас, возможно, есть для меня что-то… а?
— Может быть. Но я вам этого не скажу.
— Почему?
— Потому что час еще не настал. Так как тонкие брови молодой женщины нахмурились, художник подошел и взял ее за руки.
— Катрин! Я всегда был вашим другом… и страстно желал бы быть для вас чем-то большим. Клянусь вам честью дворянина, что я всегда остаюсь вашим и ни за что на свете не хотел бы причинить вам зла. Можете ли вы мне довериться?