Время, люди, самолеты
Шрифт:
Мы поставили на самолет необычно большой объем испытательной аппаратуры: приборы, которые регистрировали отклонения рулей и элеронов, записывали угловые скорости вращения самолета вокруг трех осей (продольной, вертикальной и поперечной), отмечали малейшие изменения перегрузок по трем осям, фиксировали изменение угла наклона самолета относительно горизонта и, само собой, непрерывно вели наблюдение за скоростью и высотой полета.
Мои действия и планы по подготовке к предстоявшим испытаниям целиком и полностью одобрил и поддержал заместитель начальника нашего управления Владимир Федорович Болотников. Одобрил их и начальник управления, хотя и напомнил, что всю
Но можно ли при наполненном до предела рабочем дне ускорить дело, выполнить задачу в еще более сжатые сроки и с высоким качеством? Оказывается, можно. И путь к этому – лучшая организация труда, полная загрузка эффективной работой всех без исключения ее участников.
Беречь время! Что может быть более ценным для человека, чем время? И я всегда отказывался понимать тех, кто посматривал на часы и выражал недовольство тем, что стрелки двигались слишком медленно. Мне всегда хотелось, чтобы они не так торопились, чтобы побольше успеть и побольше увидеть.
Мне хочется вспомнить добрым словом тех, с кем довелось проводить эти очень нелегкие и надолго запомнившиеся испытания.
Техник-испытатель Федор Николаевич Пирожков. Прежде всего хочется сказать о том, что он человек дела. Ему можно было доверять. А ведь как это важно! Быть всегда уверенным в том, что твой товарищ постоянно следит за состоянием вверенной ему техники, не пожалеет труда, чтобы снова и снова проверить ответственные места самолета, заметить неладное, исправить… Знания и умения этого человека были очень ценными: они служили важным дополнением тех качеств, которыми обладали мы – инженеры-испытатели.
О помощнике ведущего инженера – Николае Николаевиче Борисове я уже упоминал. Надо добавить, что и в испытания на штопор он вложил немало труда, и если мне удалось провести их на высоком уровне, то в этом большая заслуга и Николая Николаевича.
Владимир Ефремович Голофастов… Имя этого летчика-испытателя уже известно читателю. С особой силой его замечательные способности проявились в процессе испытаний самолета на штопор. Как он готовился к ним? Ни тени сомнений и колебаний, точный расчет, оправданный риск – вот составляющие достигнутого успеха. А ведь он знал о том, что случилось с его коллегами – Груздевым, Автономовым и Овчинниковым, знал, что происходило и продолжало происходить в частях. Знал он и о том, что нужно обязательно докопаться до истины и покорить штопор.
…Начались полеты. Их принцип был тот же, что и при любых летных испытаниях: от простого к сложному, от хорошо известного к малоизвестному, а от него к неизвестному. От менее опасного к более опасному (неопасных испытательных полетов не бывает).
В первом полете выполнялись только срывы в штопор с немедленным выводом самолета в горизонтальный полет. Срывы выполнялись вправо и влево из горизонтального полета, с виража, боевого разворота. Без предварительного отклонения педалей ножного управления и с использованием его. Надо сказать, что в этом полете летчик не заметил ничего подозрительного в поведении машины. Ничего подобного не отметили и самописцы.
Следующее задание было тоже на срыв, но уже до половины витка штопора. Выполнив и его, летчик доложил, что никаких отклонений в поведении самолета нет. А что скажут самописцы? Их много и соответственно много записей. Пока их расшифруют да построят графики проходит несколько часов. Надо набраться терпения, зато потом можно получить ценный материал. Какое обилие
Ожидание не обмануло меня. Среди полутора десятков графиков (для каждого срыва в штопор был построен свой) нашлось два, которые настойчиво говорили: «Присмотритесь к нам повнимательнее, мы не такие, как все». На каждом графике было по двенадцати кривых – по кривой на каждый параметр. Можно было запутаться в этом лесу линий, да хорошо, что догадались расположить их удобно: одну над другой и так, чтобы все они имели синхронный отсчет времени. Присмотревшись, можно было для любого момента полета, для любой секунды и даже доли секунды быстро найти значение любого параметра, узнать, насколько был отклонен руль, какое положение занял самолет, чему были равны та или иная составляющая угловой скорости вращения и перегрузки, какие были скорость и высота полета.
Так вот, два графика свидетельствовали о том, что рули на вывод самолета из срыва были поставлены летчиком не в момент подхода к середине витка, а несколько позже – всего на полсекунды-секунду позже. Такой ничтожной задержки оказалось достаточно, чтобы самолет развернулся чуть больше, чем на полвитка, и чтобы нос самолета уже перестал опускаться и, после прохода половины витка, начал подниматься. Ничего удивительного не было в том, что летчик не заметил этого, как не заметил и увеличения (на один-два килограмма) давления на ручку в момент отдачи ее от себя при выводе из срыва. Приборы чувствительнее человеческого организма.
Почему увиденные на графиках нюансы в поведении самолета так насторожили меня? Да потому, что они наводили на мысль: а что будет дальше? Что, если продолжится поднятие носа самолета? Как это скажется на выводе из штопора? Не перейдет ли самолет из крутого штопора в плоский, из которого вывести самолет будет труднее? Следующий полет должен был стать решающим. Полетели. Владимир Ефремович на «Аэрокобре», а я вместе с летчиком-испытателем Героем Советского Союза Виктором Григорьевичем Масичем на двухместном американском АТ-6 для наблюдения за полетом. Пришли в условленную зону, заняли свое место – на 500-600 метров ниже, на 300-400 метров сзади и на 200-300 метров правее «Аэрокобры» – и начали смотреть в оба, точнее в четыре глаза.
Скорость «Аэрокобры» заметно уменьшалась. Когда она дошла до минимальной, самолет вздрогнул, резко свалился на правое крыло, опустил нос и начал разворачиваться вправо. Пройдя середину витка (разворот вправо на 180 градусов), самолет продолжал вращаться в ту же сторону, удерживаясь в том же крене, но угол его наклона относительно горизонта начал уменьшаться.
К концу витка нос самолета оказался уже на уровне горизонта, потом на какую-то секунду, а может быть только на долю секунды, самолет застыл и снова резко опустил нос, продолжая вращение в ту же сторону и с тем же креном, что и на первом витке. После прохода половины второго витка поднятия носа уже не наблюдалось. С опущенным носом самолет прекратил вращение, вышел из крена и перешел в пикирование. Нам за ним было уже не угнаться. Но в этом и не было нужды.
Голофастов вывел самолет из штопора, и это было главное. Мы вздохнули с облегчением. Масич обернулся ко мне из своей передней кабины и поднял левую руку с поднятым вверх большим пальцем – все, дескать, отлично!
Тем временем Владимир Ефремович снова занял условленную высоту и продолжил выполнение полетного задания. Он выполнил штопор до полутора витков, но уже в левую сторону, а мы снова, сколько могли, неслись за ним. И из левого штопора самолет был выведен без большого запаздывания.