Время молчать и время говорить
Шрифт:
Первый раз он "оступился" слегка и получил всего два года заключения. Он не был злыднем от природы, возможно, если бы на его пути встретился хотя бы Макаренко, его первая ходка была бы и послед ней. Но поточно-бесчеловечная система "перевоспитания" советских уголовников убивает в них все то человеческое, что, возможно, еще теплилось на задворках их душ. До конца жизни их принципами будут заповеди: "Падающего да толкни", "Врежь ближнему так, чтобы дальнему не повадно было", "Умри ты сегодня, а я – завтра"…
Во время первой ходки Володи Веселова его молодая красивая жена, студентка, с которой он познакомился на катке и в
Володя ждал. Он ждал несколько часов, прежде чем увидел, наконец, их. Было около 12 часов ночи, и они возвращались из театра. Володя слышал, как они делились впечатлениями. Вот они поравнялись с своим двором и свернули в него. Володя достал пистолет и взвел курок. Перед дулом два затылка и "его" рука на плече, которое когда-то обнимал Володя. Кого первого? Дуло пистолета ловило то один затылок, то другой. Палец на спусковом крючке дрожал, но мозг не посылал сигнала нажать. А они уже пересекли двор и в обнимку вошли в подъезд. Опустошенным покидал Володя свою позицию у помойных бачков. Раньше его жизнь имела какой-то смысл. Теперь – никакого.
Володя Веселов женился на рыжей продавщице из соседнего гастронома, которая как-то раз стрельнула в него глазками, подавая пакет с колбасой. Рыжая была совершенно безразлична ему во всех отношениях, но холодильник у него всегда был полон, выпивка и закуска не переводились. Пили с рыжей они вместе, и это было единственное, что их сближало.
Жизнь пошла наперекосяк. Тюремная ходка шла за ходкой, и вот сейчас он ждал суда и полосатый ватник.
Невеселая история.
– Спокойной ночи, Володя.
– Спокойной ночи, Гиля.
Я возвращался в камеру с допросов и начинал бегать, выплескивая из себя дикое напряжение.
– Брось, Гиля, не расстраивайся. Перемелется – мука будет. Привыкнешь. Скажи лучше, ты "Тайны Парижского монастыря" читал?
– Нет.
– Вот это книжка, ё-моё! Про монашек, какие они там штуки вытворяли. Переводная с французского. Старинная, видать. У нас ее разодрали на куски, читали сразу несколько человек. Мне как-то достался кусочек, закачаешься…
Неплохой парень был Володя Веселов. Да вот вбил я себе в голову заранее, что мой первый сокамерник будет подсадной уткой, и это мешало нашим контактам.
А через несколько дней дверь в камеру открылась, и в нее вошел наш "третий". Высокого роста крепкий мужчина лет пятидесяти пяти. Он был стрижен и в зэковской робе – прибыл из лагеря. Сбросив на койку матрас и подушку, он крепко пожал мне руку и представился:
– Израиль Натанович.
Какая радость! Еврей! Ну, теперь мы живем! Не все время жизнь черна, нет-нет да промелькнет и крапинка.
Еще через неделю Володю Веселова забрали, а нас перевели в другую камеру, на галерею. Дверь за нами закрылась, и мы радостно посмотрели друг на друга. Недаром поется в популярной израильской песне о том, как хорошо и как приятно "сидеть" братьям вместе.
Облава
5
Кончалась третья неделя непрерывных допросов. Я все еще отвечал на каждый вопрос "отказываюсь давать показания" – в соответствии с тактикой, разработанной Комитетом во время "учебного" допроса Гриши Вертлиба, но все чаще и чаще я спрашивал себя: доколе?
Только теперь мне стала понятна цена, которую платили мои нервы за трехнедельное молчание, и только сейчас высветилось, почему надо было меня допрашивать длинный рабочий следовательский день, зная заранее, что мой ответ будет все тем же: "Я отказываюсь давать показания".
Им надо было, чтобы я слышал их вопросы. А вопросы были такими:
– Подозреваемый М. Д. на допросе (число, месяц) показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?
– Я отказываюсь давать показания.
– На допросе (число, месяц) подозреваемый С. Д. показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?
– Я отказываюсь давать показания.
– Михаил К. на допросе (число, месяц) показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?
– Я отказываюсь давать показания.
Кислых все тщательно записывает. Я расписываюсь. Теперь он откладывает ручку в сторону.
Маленький перерыв. Начинается "свободная беседа".
– Гиля Израилевич, меня не удивляет ваша линия поведения. Мы беседовали с вашими товарищами. Мы знаем ваше упрямство. Вы знаете, что ваши бывшие однокурсники по юридическому институту Грошев и Конокотов работают у нас. Мы у них интересовались по поводу вас. Гиля Израилевич, вы копаете себе большую яму. Я уже говорил вам не раз, что суровость наказания зависит не только от ваших общественно опасных деяний, но, в первую очередь, от вашего отношения к содеянному, от искренности и глубины вашего раскаяния. Вы что-нибудь слышали о деле Николая Брауна? Я вел это дело перед вашим. Главный обвиняемый по делу – сын известного поэта Брауна и поэтессы Комиссаровой. Но, как говорится, в семье не без урода. Николай Браун попал под плохое влияние и сколотил антисоветскую организацию. В ней были даже евреи, хотя это была организация с фашистским и антисемитским уклоном. Они тренировались в стрельбе по изображению еврея. Конечно, я не хочу сравнивать их с вами, у меня нет сомнений в вашей личной порядочности, хотя оступиться может каждый. Важно только вовремя понять свои ошибки и сделать выводы. В группе Брауна было много грязи: и наркотики, и гомосексуализм, и даже под видом сотрудников Уголовного розыска ограбили тетю одного из участников по его наводке. Кстати, она еврейка по национальности, вдова зубного врача.
Так вот, в группе Брауна не все сделали нужные выводы, и результаты были печальными для тех, кто их не сделал. Из двоих – один, который наломал гораздо больше дров, но вовремя все осознал и глубоко раскаялся, получил лишь четыре года, а другой – за гораздо менее опасные деяния – получил семь, да еще ссылку. Гиля Израилевич, вы неглупый человек, сделайте правильные выводы, пока не поздно. Подумайте о вашей жене и дочери, я знаю, что их судьба вам далеко не безразлична.
"Свободная беседа" закончена. Кислых возвращается за стол. Начинает записывать очередной вопрос. То и дело в кабинет заходят другие следователи, о чем-то спрашивают Кислых, он объясняет. Они с сожалением, как на неисправимого дурачка, поглядывают на меня и уходят. Кислых зачитывает очередной вопрос: