Время муссонов. Часть 3
Шрифт:
Неприятное ощущение, возникшее в груди, растворилось в словах собеседника как здравый смысл в табачном дыму. В мозгах что-то щёлкнуло, словно все встало на свои места, хотя до полной картины было ещё далеко. Грек не проявил интереса к словам собеседника, как будто они не касались его мира. Обратив внимание, на взгляд напротив, ему следовало догадаться, что правда, какая-бы то ни была начала медленно проникать в сознание бывшего полицейского. Явно знавшего, как выглядят все фигуранты.
Неожиданно, Бенджамин быстро вышел из комнаты, оставив Грека одного, но появился довольно скоро с горячим чайников в руке. Молча поставил на
– Тебе следует сделать татуировку.
Два пакетика с чаем и травами лежали здесь же, поэтому он, поколдовав над напитком, вызывая духов наслаждения, периодически подмешивал в кружку все новые и новые компоненты, и к пятой минуте радостно потёр руки, вдыхая ароматную пряность варева.
– Авиценна говорил, что чай – это напиток Богов, – бывший полицейский пригласил его опробовать гремучую смесь, бурлящую в кружке, на что Грек, выдержав паузу, ответил согласием, хотя и сильно сомневался в целесообразности дегустации столь импозантного напитка. А тем временем хозяин оживлённо продолжил.
– Ты прав. Тебя купили. Позднее мне вручили двадцать тысяч, на которые я приобрёл оборудование для салона. Возвращать не буду. Ты все таки завалил полицейского….
Он опустил голову и провёл по бровям пальцами. Возможно, его мысли витали в том времени, когда, он совершил глупость. Да и не ему судить. Но острая иголка, кольнувшая сердце, отпустила, когда он увидел боль в его взгляде, вспыхнувшим после хриплых слов Грека о смерти дочери. Ему показалось, что собеседник небезучастен к его судьбе и судьбе его ребёнка. Греку его внимание было приятно, словно оно помогло подняться со скользкого льда. И он был благодарен ему за его сопричастность. И за его искренность.
– Если бы знал тогда, не стал бы участвовать.
И он заговорил. А когда замолк, Греку показалось, что в нем просыпается нечто человеческое, глубокое по смыслу и сильное по содержанию. То, к чему он постоянно стремился. Уж и не зная, как это назвать. Может быть, это тот самый стержень, позволивший выжить в тюрьме?
Неожиданно, Грек все понял. Этот рассказ был для него как отдушина в его мире. Каждое его слово он слышал раньше, и финал ему был известен за минуту до того, как хозяин удосужился закрыть рот. Бывший полицейский практически полностью подтвердил всего его версии. Теперь он знал, как минимум одного виновного.
Грек молчал, глотая жидкость, думая о своём. Но нить сопричастности уже объединила их сердца в неразрывный узел. Напиток, крепкий как удар нунчаками, разъедал стенки его желудка, превращаясь в наркотик, проникал в кровь и отравлял ему его существование в этом мире.
– Выпьем? – спросил бывший полицейский.
– Наливай!
Танцующей походкой Бенджамин Картер вышел из зала. Звон разбитой посуды оповестил, что он все ещё в поисках. Наконец его тело загородило солнечный свет, сочившийся из окна. В руках он держал полную бутыль янтарной жидкости, смутно напоминающую виски. На его вопросительный взгляд уверенно ответил.
– Джони Би. Виски. Домашний.
На втором глотке
По воздуху между ними некто водил кистью, оставляя следы краски в виде табачного дыма, и квартира превращалась во внутренний домик храма Сокуфудзи. И если не-давно черный от времени паркет представлялся Греку отрыжкой прошлого, то сейчас напоминал ухоженную дорожку японского садика.
В этот момент раздался звонок. Он поднёс к уху мобильный и услышал голос бывшего судьи, умирающего от рака, – Тебя заказал Хоакин Самбада. Больше ко мне не приходи.
Теперь он знал виновного. Хоакин Самбада. Хоакин Самбада! Можно было конечно самому догадаться, но ему нужны были факты, чтобы развеять сомнения. Теперь они у него были. Значит пора точить топоры.
Гарсия Фуэртэ по прозвищу Ловчила.
Деньги всегда были мерилом совести. Как соединяющие сосуды. Чем больше денег, тем меньше совести. И наоборот. Даже честно нажитые капиталы не существенно влияли на формулу. Исключив, конечно, ещё один порок – жадность. С рождения человек не имел ни того ни другого. И если второе, по неизвестной медикам причине, возникало раньше, то как правило первое не заставляло себя долго ждать, появляясь как по мановению волшебной палочки. А коли старания родителей, материализовывались в капиталы, собираемые ими всю жизнь, то первое вытягивало на поверхность второе составляющее сей формулы.
У Ловчилы родители были нищими, и всего в этой жизни он добивался сам. Ловчила был военным, потерявшим совесть в далёком детстве. Но, в связи с тем, что он родился не в той стране, его финансовое благополучие ещё долго оставалось тайной за семью печатями. Когда-то окончивший пехотное училище, ему удалось доползти до командира батальона Национальной гвардии, и даже получить полковничьи погоны. Но дальнейшая судьба полковника представлялась сплошным триллером с непредсказуемым концом. Север Мексики – Тихуана, затем Веракрус, и опять Тихуана окончательно убили в нем человечность. Он никогда душевно не страдал и всегда глубоко спал после таких операций, хотя большая часть его подразделения как правило блевала по их окончанию. Развод с женой почти не тронул его душевных струн, и даже мысли о дочери все реже посещали его застывшее в горах Гвадалахары сердце.
Немного памятных дат застряло в голове, как осколки гранаты. Одна из застрявших – второе января 2016 года. Тогда он и его ребята неплохо потрудились в Хуаресе, полностью отработав свои деньги. Десяток боевиков из Митатитлана он заманил в на пустынный пляж. Не выжил ни кто. Раненых лично добил из пистолета. Себе он подбирал таких-же как сам твёрдых, как сталь солдат. Но приживались не все. У кого не получалось, в лучшем случае переводились в другие подразделения армии.
– Сто семнадцатый отдельный батальон, – прохрипел Ловчила в ответ на вопрос, кто отличился в операции против наркокартеля.