Время перемен. Часть 2
Шрифт:
– Юлия помолвлена с Бартеневым? – ровно переспросил Александр.
– Да-да, – закивал Антон Михайлович. – Я это наверно знаю, ведь моя жена – известная писательница, вы понимаете, она вращается в кругах… Что ж, это странная партия, учитывая слухи, которые ходят о Сергее, но с финансовой точки зрения… Впрочем, в Синих Ключах ведь тоже есть свой матримониальный слух, правильно я понимаю? – Антон Михайлович подмигнул Александру, но в этот момент увидел выражение его лица и буквально застыл в состоянии подмигивания.
– Извините, но я должен вас оставить, – ровно произнес Александр
Антон Михайлович так и остался стоять – с дурацки искривленной физиономией. Горничная Феклуша заглянула в комнату и захихикала. Антон Михайлович тут же сделал вид, что подмигивает именно ей.
В отцовой комнате стоял диван. Точнее, даже не стоял, а царил – огромный, красного дерева, со шкапами и полками, обитый бордовым плюшем и похожий на геенну. Когда я на нем располагалась, я чувствовала себя бесом и всегда вспоминала поповну Машу.
Кстати, ни в какой монастырь Маша, конечно, так и не ушла. Ведет себе хозяйство, толкует о грехах. Ходит споро, но плавно, а вокруг нее будто видится такое большое яйцо измененного света-воздуха. Серебрится оно и дрожит слегка. Лицо у Маши строгое, уши оттопыренные, а глаз пламенный делается, когда всем геенной грозит. Попадья Ирина по-прежнему на всех домашних орет, но Машу как-то стороной обходит. Отчего-то мне показалось, что и она, и отец Даниил ее уже слегка как-то побаиваются. Но может, мерещится. Впрочем, Арайя тоже сказал: из таких, как эта Маша, выходят фанатики. Сами на костер восходят или других жгут – им все едино.
Мне Маша обрадовалась. Пошли мы с ней, как встарь, на Синие Ключи, на моховой скамеечке посидеть, водицы ключевой попить. Там я ей про все свои грехи по порядочку рассказала. Даже как Ноздрю прирезала – знала, ей только в радость будет. Она и вправду аж тряслась от удовольствия, подробности выспрашивала. Особенно ей про Январева-Арабажина понравилось, как он меня на баррикадах спасал и после мою судьбу устраивал. Все допытывалась: так была ты с ним? Скажи честно – была?!
Я хохочу, говорю:
– Маша, для поповой дочери, почти монахини, что-то уж больно тебя на паскудство тянет! Я тебе уже про всякие свои хитровские подвиги рассказала и про это самое тоже, а тебе все мало…
– Нет, – говорит Маша. – С Январевым – это другое. Он не только тело твое, но и душу хотел спасти. И притом сам тебя пламенно возжелал. Но крепился духом. Вот мне и хочется знать: способствовала ли ты в конце концов его падению, или Господь его от тебя оберег?
– А чего это Господу от меня Арабажина оберегать? – как будто обиделась я. – Я разве заразная?
– Этого уж я не знаю. – Маша мотнула низко повязанной платком головой. – А только есть ты, Люшка, – языческое отродье, посланное ему во искушение. И все твои московские приключения – тому доказательством.
– Во загнула! – восхитилась я. – Аркадий Арабажин, значит, меня возжелал. А я, значит, ему – во искушение. Но вот скажи тогда: чего же он отказался, когда я ему честь честью предлагала? И еще загвоздка не в твою пользу: он-то сам в Бога нимало не верит. Атеист он, революционер, большевик, понимаешь?
Но Машу переубедить что старый дуб вырыть и на другое место переставить. Так и осталась при своем. Надо будет ее при случае с Аркадием познакомить, пусть лично проверит: пал он оттого, что со мной якшался, или все-таки устоял?..
Теперь в отцовых покоях, которые почти не пострадали от пожара, жил Александр. Мне, в общем, не жалко, только глобус – это я сразу решила – я у него отберу. А так пускай живет. Синяя Птица большая, всем места хватит.
Пахло в комнатах все еще отцом. И Настей. Это странно, как будто у Александра своего запаха не было.
– Александр, так вы решили уже про нас с вами или как? – спросила я, залезая на «геенный» диван с ногами, как привыкла еще при отце.
Он стал пыльно-серый, как дохлая мышка.
– Вам нужен окончательный ответ?
– Да, пожалуйста. Чего тянуть?
– Что ж, Любовь Николаевна. Я согласен сочетаться с вами законным браком.
Таким голосом, по-моему, мертвецы из могилы говорят.
– Очень романтичное предложение. Мечта любой девушки, – усмехнулась я. – Но – отлично. На большее мне, в моих обстоятельствах, рассчитывать не приходится. Давайте же теперь все обговорим.
– Что ж еще обговаривать, коли…
Продолжение напрашивалось «коли я уже умер». Отлично, меня это совершенно устраивало. Нянюшка Пелагея – слышишь ли ты меня, видишь ли? Небось осуждаешь, злобой коришь? Или ты, безгрешная душа, сидишь сейчас у престола Господа и из-за света золотого тебе ничего не видать? И позабыла уже твоя упокоившаяся душенька дурацкую девку Люшку? Ну да это все равно – я-то тебя, как сейчас, помню.
Моя мама – бабочка, не мертвая и не живая, – ты должна нынче мною гордиться. Покудова я пела и плясала в цыганском хоре Яши Арбузова, убедилась: цыгане – люди вовсе не злые, но обид, нанесенных своим, не прощают никогда.
– Есть чего обговаривать, поверьте. Значит, вы, как на мне женитесь, будете делать, чего пожелаете, это я уж прежде сказала. И мне докладывать вовсе не обязаны. А вот мои обстоятельства, мне кажется, вам знать все же надобно.