Время покупать черные перстни

Жужунава Белла Михайловна

— Чем не грузовая ракета?

— Каждый должен использовать свои способности… Эти люди, как правило, пассивны в жизни и не обладают какими-либо талантами. Своего рода баланс. Вы, например, как и я, не скрою, плохой телепат. Прямо-таки никуда не годный. А в общем, мы с вами — более близкие друг другу родственники, чем все остальные…

— Ну нет! — перебила я удивленно. — Я совсем не умею менять свою внешность…

— Мы с вами умеем главное: изменять свою сущность, надевать одну и ту же перчатку всякий раз на другую руку. Только вы проделываете это со своей памятью. Я — со своей личностью. И умею «менять перчатки».

Я вот-вот готова была понять.

— Менять перчатки?

— Да. Ваша память подобна роднику,

бьющему там, где он желает бить, выносящему на поверхность те или иные воспоминания из общего океана памяти. Личность же — это реализованная память, конкретная информация, переплавленная в индивидуальность. И это — выбор. То, что избрал для себя из всей человеческой культуры… Бить ли нам малым гейзером в одной и той же точке Земли или стать родником, пробивающимся там, где он хочет? Что до мимикрии, то это свойство я получил с генами усыновившего меня человечества, которому служу… Впрочем, есть легенда, что все подобные существа произошли от одной расы, пережившей глобальную катастрофу и с тех пор рассеявшейся по Вселенной. Древняя странствующая раса…

«Легенда? — удивилась я. — Разве он не помнит… Тот мир в красной скале и лестница к морю. Прекрасный город на солнце и башни и сверкании голубых вспышек…»

Зазвонил телефон. Так натурально. Смотришь порой кино — и звонок непонятно где: здесь или на экране.

— Да… — устало взял трубку мой новоявленный родственник. — Скачок только один?.. Что?! Мужчина? Вы напали на след… Хорошо… — ответил он как-то безвольно и посмотрел на меня. — Вы свободны… Теперь я не смею задерживать вас против воли. Только по вашему согласию.

«Вдруг кто-нибудь из моих ребят?» — подумала я с надеждой.

— Нет, даже не из вашего мира, — покачал он головой. — К сожалению, по нашим данным, вы на этой планете одна. Представьте, что это значит… Вспомните времена, которые вы называли средневековьем. Люди начисто уничтожили всех «чужаков». Подсознательно чувствовали «иное» и не знали, что убивают будущее, свою историю… Вы тысячи лет будете здесь одна. Какое это великое одиночество…

— Но вы же нашли выход.

— Нашли человека, способного нам помочь. Теперь гибнущая колония спасена. Мы можем послать им помощь.

Я почувствовала себя разочарованной, но чуяла и подвох. Была здесь какая-то червоточина.

— Вы сказали, что такие люди, как я, в чьих генах хранится память…

— Память не в генах. В них — схема, память о чертеже: как построить машину, умеющую воспринять и вспомнить… У вас не наследственная, а трансперсональная природа памяти, выходящая за пределы психики отдельной личности… Это как проекция информационного поля всей человеческой культуры на отдельную личность. Ваша память включается в память вашего человечества, в семантическую Вселенную Земной культуры — как в целую голограмму отдельный ее участок, хранящий информацию о всей голограмме…

Я перебила его и вернулась к прерванной мысли:

— Вы сказали, что такие люди, как мы… не гибнут ни в каких катастрофах, сохраняют информацию в поколениях. Так переносится память целых культур. А вы воруете для своих целей… Нельзя лишать человечество его памяти!

— Вы не поняли… Вы совсем ничего не поняли! — Он разволновался и прятал глаза. — Мы ищем именно катастрофу. Потерянных для нас и для вас! Обкрадывать Землю было бы неразумно — мы ведь потенциальные сотрудники, почти соседи. А что до вас лично… Вы просто не имеете права оставаться бездельничать на Земле! Понимаете? Так что вы решили?

— Я остаюсь.

— Для чего?!

— Для памяти. Верните меня на сутки назад.

Я снова сидела на скамейке в сквере. Вечернее солнце плавилось за старым корпусом университета. Воздух был прохладен и чист. За моей спиной все так же стоял на своем пьедестале какой-то великий медик, и белые душистые лепестки роз осыпались у моей скамейки. К собственному удивлению, я все помнила.

У мальчика с мороженым поспешно спросила, какое сегодня число. Он нисколько не удивился и с гордостью протянул мне свои часы. Умное близорукое лицо по ту сторону очков… Я суеверно отпрянула, поверив во все в одно мгновенье, и, поблагодарив мальчика, бросилась бежать на станцию. Я спешила что было сил и просила, молила время вернуться вспять, и если уже поздно, все равно вернуться, пойти по-другому, так, чтобы избежать конца…

На станции было людно. Автобус ушел полчаса назад. Дождь еще не начался, но с запада ползли тучи.

У меня опустились руки. Что поделаешь, они оказались правы. Все правильно рассчитали — я не из тех, кто решительно вмешивается в жизнь, умеет в ней что-либо изменять по своей воле. Эта битва не для меня… Мне трудно выбрать одно из Двух, я не решаюсь сделать практический шаг, боясь сотен возможных последствий и непредвиденных вариантов. Потому они и оставили меня, как есть… Я не стала шуметь и искать начальника автостанции. Добиваться, просить, требовать. Я представила, как стану что-то кому-то объяснять… Что я скажу? Болты? Там, на колесе, отвернулись болты? «Без тебя есть кому проверять…» — слышался мне желчный голос в моем разыгравшемся воображении, поворачивались в мою сторону. Толпа оживилась, жестикулировала, тыкала в меня пальцами. «Что за ненормальная? Автобус ей останови!» — кричала раскрашенная дамочка в тесных джинсах, потрясая фирменными обувными коробками. «Да кто ж его теперь остановит? — более трезво звучал старческий дребезжащий голос. — Раньше, милая, надо бы шевелиться…» А люди вокруг, поглощенные своими делами, в сутолоке касс и суетливом ожидании копошились у своих вещей. Не чувствовали надвигающейся катастрофы. Не собирались спасать. Каждый был занят своим, каждый ехал сам по себе…

Я не понимала сейчас людской логики, целей и мотивов их поступков, я смотрела и видела объятый пламенем комок сплющенного металла в кювете. Где-то гибли, горели люди… И я думала, как правы, может быть, те, другие — сами мы, по собственной вине и халатности даем погибнуть тысячам подобных себе. Сделав свой выбор, я не подумала об одном — как можно жить с памятью обо всем этом? И зачем? Зная все…

Конечно, если соком подорожника натереть рану, она заживет. Если смотреть на его цветы — боль проходит тоже… Надо только уметь этим пользоваться. Но зачем? Пытаться, чтобы узнали другие — раздвинуть рамки их жизни в большой бесконечный мир, чтобы каждый волен был сделать выбор — как ветер промчать в бушующем океане. Не безликой, подпрыгивающей волной, подвластной игре течений, — самому стать течением, сделаться родником, забить гейзером или выплеснуть в небо фонтаном, прорывающимся в новый мир… А есть ли там подорожник? Спросить не успела… Я замерла в привокзальной толпе. Меня обтекали прохожие, встречные и обгоняющие… «К сожалению, по нашим данным…» — вертелись в голове слова. И вдруг меня осенило. Сплющенный, горящий автобус. Подстроено! Ясно как дважды два. Он мог и не знать. Просто те, другие, играют нечестно. Моим убеждением всегда было выбирать сторону обманутых и обделенных, раздвигать рамки ИХ жизни в большой бесконечный мир. В этой битве и один воин… А двое — это уже не один! Готовая повернуть обратно, я еще колебалась, дать ли сейчас телеграмму своим? Сколько же у меня денег?

Расстегнула змейку на заднем кармане — это был студенческий билет Рыжего. Мой лежал с другой стороны…

«Ну что ж… Телеграммы — завтра!» — подумала я. Жестоко выбрала сама судьба. Я повернулась и быстро пошла в сторону университета. Но встречная движущаяся толпа оттеснила меня к ограде, где в длинной очереди на посадку сидели и стояли люди с вещами. Что-то заставило меня вздрогнуть. Ожил репродуктор под бетонным козырьком автовокзала:

— Автобус номер ЭК-31-16 возвращается из-за технической неисправности. Взамен будет подан многоместный «Икарус». Приобретайте билеты.