Время ранних разлук
Шрифт:
Богомазов заключил с Валиковым пари: если он споет одну частушку во второй раз, то отдает Валикову недельную норму табака.
Эх, онежским бережком Шли мы с миленьким дружком. «Я люблю тебя, хорошая», — Шептал мне на ушко.В середину круга выходит Любка. Она сегодня целый день на нашей батарее. Первым номером Любка поет, конечно, «Теплый ветер».
С этой песней мы шли по
Объявляется следующее выступление.
— Сержант Татушин. Письмо домой…
Это уже не стихи, не песни. Татушин читает письмо, которое он написал родителям.
Он рассказывает о себе, своем фронтовом житье-бытье, о том, что он встретил и увидел в последнее время на дорогах войны. Пишет о товарищах из огневого взвода, их отваге, их мужестве, их крепкой солдатской дружбе.
Те бойцы, чьи фамилии названы в письме, приосаниваются. Батарейцы весело подмигивают им: «Поздравляем, мол, с такой похвалой, но не зазнавайтесь».
Последние слова письма: «…во мне сейчас столько зла и ненависти, что фашистов хочу громить еще сильнее, чем раньше. Там, где идет наша «девятка», гитлеровцам — смерть! И не укроются они, и не спрячутся, и не убегут. Мы их — гвардейским огнем, вашей уральской сталью!»
Родители Татушина получат это письмо, прочтут его много раз своим родным и знакомым, а потом передадут в редакцию областной газеты. Оно будет напечатано. И на него из далекого тыла с Урала придет горячий отклик ровесников: с «девяткой» захотят дружить комсомольцы машиностроительного завода. Завяжется переписка, а к Новому году рабочие-комсомольцы пришлют личному составу «девятки» свои подарки — кисеты, махорку и другие мелочи, столь необходимые в походном быту. Порой у солдата и иголки нет…
Походный концерт, как бывает нередко, прерывается на середине. Звучит команда: «Заводи моторы!»
Орудия выстраиваются в колонну, и вскоре мы опять движемся по шоссе.
Впереди — город Долина.
Пока еще никто не знает, что именно здесь немцы захотят отыграться за свои последние поражения.
Город Долина уже наш. Красин посылает меня вместе с разведчиком Валиковым и радистом Кучером на дальнюю окраину, туда, где наши части глубоко вклинились в немецкую оборону.
Располагаемся в деревянном одноэтажном деревенском домике, за ним — кукурузное поле. По полю в ложбине проходит передовая.
Рассмотреть что-либо с чердака невысокого домика трудно. Поле покатое, кукуруза в рост человека. Впереди тихо. Ни одного винтовочного выстрела. Словно вымерло все.
Может быть, немцы ушли, оставив слабый заслон?
Через каждые пятнадцать минут мы связываемся по радио с дивизионом, с Красиным, спрашиваем: «Что нам делать?»
Красин говорит: «Ждите, указания будут».
Мне
Указаний не поступает, и постепенно обозначается что-то непонятно-зловещее.
Справа от нас и чуть сзади — за гребнем холма — возникает бой, идет сильная перестрелка. Потом мы слышим шум боя уже за нашими спинами…
Немцы в лоб в контратаку не пошли, они пошли с фланга — там, где линия фронта делает уступ, — и постепенно отрезают передовые части от тыла.
Снимается с позиций и быстро уезжает артиллерийский истребительно-противотанковый полк. Вслед за ним «виллисы» берут на крюки мелкие пушки — «сорокапятки».
Докладываю Красину обстановку. Он отвечает, что приказа об отходе нет, просит связаться через десять минут.
— Мне это дело не нравится, — озабоченно говорит Валиков. — Что-то подозрительно мертво все. Пойду-ка посмотрю.
Кучер снова вызывает по радио Красина.
Красин спешно приказывает, даже не требуя повторить свои слова:
— Немедленно снимайтесь, уходите оттуда!
Запыхавшись, возвращается Валиков, хрипит:
— Немцы подходят к нашему дому!
Кучер сворачивает рацию, спрашивает меня:
— А антенну снимать?
— Плюнь на антенну! — говорит Валиков, хватая аккумуляторы. — Голова твоя — два уха! Тебя сейчас вешать будут на этой антенне!
Мы выпрыгиваем в окна и бежим через дорогу к канаве, густо заросшей кустарником. Вслед нам трещат несколько автоматных очередей. Когда мы прыгали с подоконников, немцы уже поднимались на крыльцо…
Канава старая, глубокая. На дне ее — застывшая вонючая жижа. Мы ползем по ней, распугивая лягушек. Ползем километр, полтора.
Совсем близко, над нами, слышится тяжелый шум мотора, лязг гусениц. Валиков осторожно приподнимается, чуть-чуть раздвигает листву и быстро отползает назад.
— Немецкий бронетранспортер…
Транспортер с гитлеровскими солдатами проезжает дальше. Нас не заметили. Только бы какая деревенская собака сдуру не затявкала!
Через полчаса мы уже за городом на крутом шоссе, ведущем к нашим. Немцев здесь еще нет, но опасность не уменьшилась: шоссе простреливается артиллерией и минометами.
До перевала добираемся благополучно. На перевале стоит одинокий домик, неподалеку от него, у дороги, в кустарнике — окопы.
Прыгаем в один из них: надо осмотреться. Достаю из футляра бинокль.
— Вот черт, антенну оставили! — сокрушается Кучер.
Валиков, как всегда, шутит:
— Куплю тебе новую.
Рядом с нами раздаются голоса. Оборачиваюсь, вижу незнакомого грузного полковника и высокого усатого майора.
— Где же они? — беспокойно спрашивает полковник майора. — По часам они должны были уже пройти эту высоту…
Из дальнейшего разговора я понимаю: «они» — это автомашины с пушками. Истребительно-противотанковый полк с левого фланга перебрасывается на другой участок. На правом, где мы были, не осталось никого. Дорога пока еще свободна… И она единственная, где можно проскочить, не оказавшись в западне.