Время ранних разлук
Шрифт:
А на дворе тоже стояла осень, и тоже падали листья. И по крышам домов и оголенным виноградникам безжалостно хлестал холодный дождь.
Очень поправилась бойцам эта нежная, сердце щемящая музыка. И один из них сказал:
— Хорошая у мадьяр музыка! Вот только если бы их не погнали против нас…
Пластинку заводили бесконечно, а потом вместе с викториолой бережно уложили на стружки, в ящик из-под снарядов. И так до конца войны возили на артиллерийском прицепе. А на привалах доставали, снова и снова включали, слушали…
Открою секрет: все это произошло в
Недавно — то есть двадцать лет спустя — я побывал в Венгрии гостем журнала «Лудаш мати» и рассказал про «Серебряные листья» заместителю редактора Дьердю Фельдешу.
Фельдеш — коммунист, мой хороший друг, человек доброй, большой души и горячего, щедрого сердца. Он любит нашу страну. Он знает и любит наших людей. Впервые он их встретил тогда, когда однажды темной фронтовой ночью поднялся из окопа и вместе с оружием перешел на сторону Советской Армии.
Рассказал я ему историю с пластинкой и не знал, конечно, что история будет иметь продолжение. Через день или два он пригласил меня вечером в ресторан. В ресторане на невысокой, маленькой эстраде играл оркестр — шесть молодых цыган во главе с пожилым седовласым маэстро.
Когда мы сели за столик, маэстро подошел ко мне, взмахнул смычком — и заплакала, зарыдала скрипка… «Серебряные листья падают с дрожащих берез…»
Это было для меня так неожиданно, что в первые секунды я замер, оцепенел, а потом все завертелось и поплыло в моих глазах. И пет столиков, и нет ни люстр, ни окон, ни эстрады. И я уже там — в той осени. В тех дождях. В маленьком полуразбитом доме. Среди своих бойцов. Плачет-рыдает венгерская скрипка. А за стенами совсем недалеко с тяжелым треском рвутся немецкие снаряды… И в алом от пожаров небе висят на парашютах «фонари».
…Оказывается, Фельдеш еще днем побывал в этом ресторане, предупредил цыган, что мы придем, и попросил их исполнить старую забытую мелодию. Они ее помнили.
А потом он приготовил мне еще один сюрприз.
Я приехал на будапештский аэродром, чтобы лететь в Москву. Ни около аэровокзала, ни в зале регистрации, ни в холле, где пассажиры ждут своего рейса, Фельдеша я не увидел. Я волновался: что произошло? Ведь он хотел приехать проводить меня. Объявили посадку, и мы, отлетающие, вышли на поле, к самолету.
Когда я был уже в нескольких шагах от трапа, услышал сзади шум. А оглянувшись, увидел Фельдеша, который спорил с администраторами, пытаясь прорваться к самолету. И он все-таки прорвался, подбежал ко мне и сунул в руки узкую квадратную картонную коробку.
— Извини, что запоздал, — возбужденно сказал он. — Только что привезли. Десять дней по всей Венгрии искал. Наконец друзья в Секешфехерваре нашли.
— Что это?
— Увидишь, услышишь.
Это была та самая пластинка старого довоенного выпуска — «Серебряные листья падают с дрожащих берез».
И теперь играет в моем доме венгерская скрипка…
Слушая ее, опять я ухожу в ту осень, в последнюю осень войны… Ухожу в те ветра, что низко над виноградниками гнали обрывки сиротски-серых
Я пишу эти строки и слышу, как плачет и плачет венгерская скрипка.
— Хорошая у мадьяр музыка! Хорошо, что они наши добрые соседи!
СОБЕСЕДНИК
Это было в городе Опатия, в Югославии, на Адриатическом побережье.
Я приехал туда из Любляны вместе с сотрудником журнала «Павлиха» Людвиком Бургером.
Бургер поселил меня в отеле «Бриони», а сам по делам уехал на несколько дней назад, в Любляну.
Номер в отеле был хороший, уютный. Гостиница стояла на самом берегу, под балконом плескалось море. Вот оно какое — Адриатическое! Зеленоватое и очень прозрачное. С балкона, с набережной или с мостков, проложенных к плавучему ресторану, можно видеть, как по самому дну прогуливаются косяки золотистых рыбешек.
Удивительное море и город удивительный! Тесно прижавшись друг к другу, на главной улице расположились магазины. Масса сувениров, множество всякой всячины. Если вы останавливаетесь у витрины, рассматривая товары, из двери тотчас же показывается продавец:
— Вы что-то хотели у нас купить? Приглашаю вас в магазин.
И город, и море, и солнце радовали меня до восторга. Но вдруг мне стало грустно, тоскливо.
Видимо, потому, что не с кем было поделиться своими хорошими, добрыми впечатлениями. Слова сказать некому было.
Так ходил я по Опатии до полудня, а потом вернулся в отель «Бриони» — на обед.
Уезжая в Любляну, Людвик Бургер сказал мне: «В ресторане твой столик третий от двери».
Я шел к третьему столику и думал: «Кто же мои соседи?»
Соседями оказались немцы из ФРГ, пожилая супружеская пара.
Я быстро убедился, что русских слов они знают не больше десятка. Мои же познания в немецком были немного шире. Когда-то изучал, сдавал экзамены. Но столько времени прошло и столько забыто!
Поначалу — во время обеда — разговор не клеился. Далеко не гладким был он и за ужином.
Но на следующий день за завтраком я заметил, что говорю свободнее и вспомнил много выученных в школе слов. К вечеру мой словарный запас настолько восстановился, что немец сделал мне комплимент:
— Вы обнаруживаете успехи.
А что оставалось делать? Ведь нельзя же целыми днями молчать. Надо было так мобилизовать свою память, чтобы она непрерывно возвращала забытое.
Я узнал, что немец по профессии — юрист. Ведет судебные дела между торговыми и промышленными фирмами. Удалось выяснить, что художественную литературу он не читает: некогда. И чужд политике: ею пусть занимаются другие. Правда, несколькими словами о «политике» мы все же обменялись.