Время ранних разлук

Егоров Борис Андрианович

Не помню по какому поводу, немец спросил меня:

— Вы, конечно, ненавидите Гитлера! И я тоже…

— А вы почему?

— Потому что до войны и во время войны мне не доверяли серьезных дел, крупных постов: я не был членом национал-социалистской партии и не мог сделать карьеры. Занимался так… мелкой практикой.

Как жестоко и несправедливо обойден человек! К миллионам покалеченных гитлеризмом жизней прибавилась еще одна.

Больше я с ним не разговаривал. К столу старался опаздывать.

ДНЕВНИК ДЕВУШКИ

В

Белграде меня познакомили с инженером Йовой Петровичем и его женой Душицей Петрович — молодой, очень обаятельной женщиной. Душица — это уважительно-ласковое от Душа. А душа и по-русски и по-сербски означает одно и то же.

— Вы свободны в воскресенье? Приходите к нам, — пригласили они.

В воскресенье у Петровичей собрались друзья. Среди них были инженеры, журналисты, бывшие партизаны.

Меня, как человека, приехавшего из Советского Союза, они встречали радушно. И естественно, очень скоро разговор зашел о том, что утвердило, скрепило дружбу народов СССР и Югославии — о боевом братстве в дни минувшей войны. Вспомнили партизаны былые сражения. Вспомнили, как Советская Армия вступала в Белград.

А потом разговор перешел на литературу, и меня стали расспрашивать, когда закончит новую книгу Шолохов, что сейчас пишет Симонов, как мне нравятся книги Николаевой и Пановой, работают ли сейчас в жанре рассказа Антонов и Паустовский, широко ли известна у нас Римма Казакова и чем объяснить, что советская мемуарная литература часто «опережает» художественную.

Я заметил, что на все эти вопросы в столь эрудированной аудитории мне ответить трудно.

— Какие мы эрудированные? — заметил один из сидевших за столом. — Так, стараемся читать, что достанем. А вот кто у нас эрудированная, так это — Душица.

Душица залилась румянцем, сказала:

— Ой, оставьте!

— Нет, нет, Душица, ты покажи москвичу твой дневник. Ты же сейчас не держишь его в секрете?

— Покажите, пожалуйста, если можно, — попросил я. — Если только можно…

Душица пошла в соседнюю комнату и вернулась, бережно держа в руках тетрадь в кожаном переплете.

«20 октября… 3 ноября… 14 декабря…»

С обычными дневниками эту тетрадку роднили только даты. Дальше сходство кончалось.

Это был… роман в стихах. В стихах русских поэтов. Стихами сорока пяти русских поэтов на протяжении семи лет девушка рассказывала о своей жизни, о том, что радовало или огорчало ее, почему ей было грустно или весело.

Это судьба, рассказанная тысячами строк любимых стихов. И ни одного-единственного слова от автора!

Вот что из этой книги я запомнил. Брюсов:

Эта светлая ночь, эта тихая ночь Эти улицы узкие, длинные! Я спешу, я бегу, убегаю я прочь, Прохожу тротуары пустынные…

Что-то случилось, значит… Ну конечно! Пушкин:

Все кончено, меж нами связи нет…

И дальше — Полежаев:

Зачем

игрой воображенья Картины счастья рисовать, Зачем душевные мученья Тоской опасной растравлять?..

Снова Пушкин:

Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальний, Как звук ночной в лесу глухом…

И вдруг — нежно-меланхолический, мягкий Блок:

Но в камине дозвенели Угольки. За окошком догорели Огоньки. И на вьюжном море тонут Корабли. И над южным морем стонут Журавли.

Это, наверное, переход к другому настроению. И оно наступает, потому что есенинские строчки звучат иначе:

О, верю, верю, счастье есть! Еще и солнце не погасло, Заря молитвенником красным Пророчит благостную весть. О верю, верю, счастье есть!

Я читаю этот необычный дневник, и мне кажется, что давно знаком с его автором, женщиной из Белграда, мне хорошо известна ее жизнь и близко ее тонкое, благородное поэтическое сердце.

Я сказал обо всем этом Душице, сказал ей много хорошего, чего не мог не сказать, спросил, откуда она так знает русский язык и русскую поэзию.

— Сама учила, друзья помогали.

И тут кто-то сказал:

— Душа, Душа, ты сербка, а душа у тебя русская.

А Душица ответила:

— У нас у всех душа одинаковая. Потому что мы — родные.

ПЛЕВЕН СМЕЕТСЯ

В болгарский город Плевен я приехал на фестиваль сатиры и юмора. Сатирические фестивали стали в стране традиционными. Собираются люди в «Народном читалище» и по нескольку часов слушают, как соревнуются острословы, смотрят сценки в исполнении комедийных актеров, принимают гостей — писателей-сатириков, художников-карикатуристов.

И это — не концерты. Это действительно фестивали, состязания с почетными призами, с вручением премий. Главный член жюри — публика. Публика сидит на фестивале по десять-двенадцать вечеров, судит и рядит.

Это похоже на народный праздник, праздник смеха.

Помню, выступал блестящий мастер юмористического рассказа Генчо Узунов. Зал ловил каждое его слово, поминутно разражался смехом, аплодисментами.

И именно в эти минуты, минуты всеобщего веселья, перед моими глазами замелькали события прошедшего дня.